По словам населения, Нуретдин Мулла Ахмедов отбирал у перешедших к нам джигитов, их близких родственников и пастухов много скота, домашних вещей и оружия разных систем; нами лично установлено, что у четверых джигитов он не потребовал выдачи оружия, но снабдил их от себя удостоверениями на право свободного жительства, а у одного из джигитов отобрал одиннадцатизарядную винтовку и дал удостоверение такого содержания: «Удостоверение. Предъявитель сего Абиджан Абдурахимов действительно есть наш уполномоченный особого отдела. Ахмедов». Нами помимо этого отобрано у этого джигита револьвер системы наган и 59 шт. патронов к трехлинейке. Не выезжая из пределов Бабадарханской волости, Мулла Ахмедов большую часть времени проводил в своем селении Пангазе и со времени сдачи Рахманкула по 5–8 декабря жил за счет населения, довольствуя таким путем кроме себя 5 джигитов и 4–5 лошадей. Сельревком против этого ничего предпринять не мог, ибо после расстрела, указанного выше, население было окончательно запугано Ахмедовым.
Есть в районе еще зловредный элемент в лице Худайберды Мавлянкулова и его сына Игамберды Худайбердыева, живущих в Ашабе. Эти типы вели двойственную игру: с одной стороны, давали сведения о местонахождении Рахманкуловских шаек и имуществе, конечно, при содействии населения, а с другой стороны, обижая население забором у него имущества, скота, продуктов, фуража и пр., причем имея при себе оружие, угрожают населению, что укажут на мирных жителей как на участников шаек Рахманкула, причем в отношении некоторых односельцев угрозы эти и привели в исполнение. Наши же начгары [начальник гарнизона], не проводя ни дознания, ни следствия, верили этим проходимцам на слово, арестовывали указываемых мирных граждан, некоторых «выводили в расход», а некоторых отправляют по начальству. Эти люди втроем [вдвоем?] живут с лошадьми тоже за счет населения, которое, боясь быть спровоцированным ими, терпеливо молчит. Нами дано указание населению о прекращении им отпуска чего бы то ни было, о чем предупреждены и сами названные провокаторы. В первом нашем докладе они предназначены к высылке из района.
Самой главной задачей работы нашей в районе было изъятие оружия у рядовых джигитов с выдачею копий актов о сданном оружии. Однако среди рядовых джигитов находились элементы, не пожелавшие сдать оружия добровольно, и у некоторых пришлось отобрать таковое путем угроз арестом и преданием суду. То же самое наблюдалось и при сдаче имущества Рахманкула и его пансатов. Дознание и следствие о раскрытии спрятанного оружия в данное время ведется начальником районной милиции. Вот в этом деле — при обнаружении скрытого оружия и необходимо дать указания райревкому и раймилиции, как поступать в дальнейшем с лицами, не сдавшими оружия добровольно, а которое было обнаружено следствием. По нашему мнению, такие лица не должны оставаться безнаказанными. Второе — надо срочно принять меры к розыску в дальнейшем как оружия, так и имущества басмачей, ибо, по словам населения, его должно быть еще много. Для работы этой необходимо отпустить средства, командировав в район надежного партийного товарища, который в 2–3 месяца сумел бы выполнить эту задачу. Но к этой работе ни под каким видом нельзя допускать таких сотрудников карательных органов, как Нуретдин Мулла Ахмедов, неграмотный и не понимающий нашей задачи работы в районе. Такие сотрудники подорвут в корне начатую работу, расстроят все наши планы и доведут дело до того, что и сдавшиеся джигиты сбегут, будут вооружаться и вновь басмачествовать. Выбор сотрудников для этой ответственной, тяжелой и трудной по выполнению работы должен быть особо осторожен и тщателен, ибо неумелые и нетактичные приемы могут повести к недоверчивому отношению к нам населения, только что принявшегося за мирный труд и вздохнувшего свободно после ряда лет насилия и грабежа.
Гор. Наманган, 27 декабря 1922 года.
Ответственный секретарь угоркома КПТ (Макаев).
Председатель Наманганского угорревкома (Шамансуров).
Я привел доклад, чтобы можно было окунуться в атмосферу того времени. Этот документ вызывает вопросы о том, какие практики управления и подчинения использовались в момент перехода от активных военных действий к относительно мирному существованию, каковы были обстоятельства выживания местного населения в условиях войны и каким образом новый режим утверждался в Средней Азии. В частности, я хочу обратить внимание на то, как в документе возникала своеобразная стигма принадлежности, как проводились линии разделения на своих и чужих для советской власти. Это интересно с точки зрения того, каким образом люди выстраивали затем свои стратегии вспоминания и забывания.
В книге «Срывайте маски» Шейла Фицпатрик рассматривает, каким образом люди представляли себя в сталинском обществе в разных текстах (анкетах, доносах, письмах-просьбах, автобиографиях) — она называет это «индивидуальными практиками идентичности»
[284]
. Исследовательница предложила анализировать классы, национальность, конфессии и другие виды принадлежности не столько как объективно данные сообщества, сколько как предписывание и самопредписывание, сокрытие и открытие идентичностей, исполнение и манипулирование ими. В ситуации, когда власть создавала режим разделения общества на «наших» и «врагов», применяя различные меры преследования и поощрения в соответствии с этим принципом, принадлежность становилась важной сферой борьбы.
Процитированный доклад тоже есть своего рода карта принадлежностей и лояльностей, как ее увидели и воспроизвели два большевистских чиновника (один — русский, другой — «туземец») в 1922 году в Аштском районе. Однако на ней отсутствовали классовые, национальные или конфессиональные разметки. Главным же критерием для определения своих и чужих стала причастность к «рахманкуловскому движению»: те, кто надежен, нейтрален и не участвовал в басмаческих отрядах, считались сторонниками советской власти или по крайней мере потенциальными ее сторонниками, те же, кто был как-то вовлечен в басмаческую деятельность (пусть даже только через родственные связи), входили в категорию врагов, подлежащих наказанию, или подозрительного элемента, за которым надо наблюдать или который надо «изъять» (видимо, пока лишь отстранить от занимаемых в местном управлении должностей). Причастность/непричастность к «рахманкуловскому движению» стала стигмой, которая определяла положение в новой иерархии и доступ к государственным ресурсам, она была также указанием для политического действия, выбора местных союзников, заключения локальных альянсов и так далее.
Однако доклад показывает одновременно, что использование факта причастности к «рахманкуловскому движению» не могло решить все проблемы и дилеммы, с которыми сталкивалась власть. Те, кто был непричастен к Рахманкулу и, более того, участвовал в борьбе с басмачеством, сами вызывали вопросы в связи с тем, чтó они делали — грабили население, злоупотребляли полномочиями, выдвигали своих родственников на выгодные должности. При этом, чтобы риторически разоблачить тот вред, который приносили эти сторонники советской власти, чиновники опять использовали имя Рахманкула, ссылаясь на то, что притеснение населения идет на пользу басмачам и говорит о двурушничестве.
