Поводов же для удивления фронтовой друг, а с некоторых пор – чуть ли не главная причина головной боли, сегодня дал Дмитрию немало. Ни Анна, ни тем более только что появившийся Павел не имели об этом понятия. И Гонта решил для себя: ничего никому объяснять не станет. Достаточно того, что Иван не просто заговорил с ним первым, к тому же без обычной ругани. Он, Борщевский, сам явился к нему в управу с самого утра.
Более того – возник раньше, терпеливо караулил бывшего командира и нынешнего недруга, никак не привлекая к себе специального внимания. Хотя прекрасно знал, какой живой интерес вызывает у милиционеров одно лишь его появление. Те предвкушали очередной спектакль с неизменным вмешательством товарища майора. Только на сей раз Иван обломал даже самые смелые ожидания милиции.
Он пришел совершенно трезвый.
Надел Борщевский пусть старые, но – непривычно чистые брюки. Из-за весенней грязи он заправил их в старые кирзачи. Гимнастерку носил навыпуск, без ремня. Она, застегнутая под самое горло, виднелась из-под распахнутого пальто, перешитого квартирной хозяйкой из офицерской шинели. А самое главное, что сразу же отметил для себя Гонта, – под дерматиновой кепкой были не свалявшиеся, давно не мытые каштановые волосы. Иван старательно обрил череп, как всегда делал на фронте. Когда Дмитрий подошел к нему утром, протягивая руку, Борщевский сперва снял кепку, провел ладонью по жесткому ежику, проговорил, словно оправдываясь перед майором: «Воши, зараза», и лишь потом сжал его пятерню своей.
Уже после, в самом начале короткого разговора, выяснилось: мужчины искали встречи друг с другом.
Дмитрий собирался задать несколько вопросов Борщевскому. Тот ведь был на станции своим, и мимо его внимания не проходило даже самое незначительное событие. Как раз искал нужные подходы к нему, ведь как-никак совсем недавно майору вновь пришлось утихомиривать однополчанина. Однако тот внезапно появился сам, приятно удивив внешним видом и чистым дыханием. А причину разительных перемен не пояснил. Ему и без того было что сказать Гонте.
Борщевский пришел не с ответами, нужными майору, – но с подсказками.
Стоило завести разговор, как Дмитрий понял: продолжать его надо не сейчас и не здесь. Заодно лишний раз получил подтверждение собственной правоты – направление поисков выбрано верное. Теперь, после услышанного от Ивана, он не сомневался – другого плана действий, кроме как уже намеченного, при сложившихся обстоятельствах нет.
И быть не может.
Пусть даже отчаянность замысла равна той истории двухгодичной давности, в лесу под Каменцем, о которой неожиданно напомнил начальник УМГБ Коваль. А риски для всех троих с учетом мирного времени возрастают: войне конец, стрельба – не норма, чрезвычайная ситуация.
Соболя и Борщевского, на которого, как надеялся Гонта, тоже можно рассчитывать, майор мог ввести в курс дела только у себя дома. Что сразу же породило проблему, которую Дмитрию абсолютно не хотелось решать именно теперь: надо уговорить Ивана переступить порог его дома.
Сейчас у Борщевского как раз наступил очередной длительный период умышленного избегания Анны. Однако он мог так же неожиданно смениться навязчивым, не менее продолжительным желанием поговорить с ней. В подобных случаях Иван становился несносен. Анна стыдилась бывшего мужа, не скрывая – и коря себя за это одновременно. На счастье, как ее, так и самого Дмитрия, от которого ситуация часто требовала вмешательства, длилось такое обычно недолго.
Гонта даже заготовил речь. Но, к его величайшему удивлению, Борщевский не заставил себя упрашивать слишком долго. Согласился прийти вечером в гости, покочевряжившись больше для виду…
– К столу сразу проходите, мужчины, к столу!
Анна пригласила без обычной в таких случаях бабьей хлопотливости, спокойно и одновременно настойчиво. Гвоздей в стене на всех не хватило, поэтому Гонта по долгу хозяина кинул свою шинель на диванный валик, подтянул портупею, шагнул к столу.
– Товарищ майор! – изобразила гнев жена, и Дмитрий, картинно хлопнув себя по лбу, отстегнул портупею вместе с кобурой, бросил поверх шинели.
– С пистолетом нельзя за стол, – объяснила Анна, обращаясь при этом исключительно к Соболю, тут же перевела взгляд на Борщевского: – Иван, теперь еще раз скажу, при всех: ты не прав. Свои собрались, мне стесняться нечего. Говорю тебе прямо: двери для тебя открыты в любое время, мог бы заходить почаще. Так что не знаю, в честь чего такой праздник, что ты снизошел. Только за это надо поскорее выпить!
– И за знакомство! – Соболь азартно потер руки. – Потом – за встречу, за победу, за содружество родов войск…
– Водки не хватит.
– Хватит, хозяйка, хватит. Кончится – еще возьмем.
– Давайте хотя бы по первой накатим, – сдержанно сказал Гонта. – Там поглядим.
Перехватив взгляды, которыми они обменялись с Борщевским, Павел понял – здесь намечается не просто встреча фронтовых друзей. Решив до поры помалкивать, он раньше всех устроился за столом, оккупировав колченогий табурет. Остальные расселись на стульях, тоже разнокалиберных – когда выделили жилье, Гонта меблировался, как придется, находя и чиня стулья сам. Столярничал редко, сколотил все грубо, зато держалось крепко.
Анна, признаться, ожидала, что Борщевский хоть как-то ответит на ее слова. Иван же пропустил их мимо ушей, сосредоточившись на закусках. В большой миске по центру стола – картошка, отваренная в мундире. Рядом – другая миска, поменьше, туда хозяйка вывалила американскую тушенку из двух банок, приправив для запаха жареным луком. Довершали картину еще две миски солений: в одной огурцы, в другой – помидоры.
– Вот, все сама, – не преминула сказать хозяйка. – Прошлый год, первый урожай после войны. Вдвойне символично.
– Почему – вдвойне? – не понял Павел.
– А я первый раз в жизни сама и огородничала, и солила, и вообще… – охотно пояснила Анна.
Соболь вдруг понял: слова женщины предназначены только ему. Ведь и Борщевский, и Гонта наверняка знали, что в былые времена хозяйка дома не слыла огородницей.
– Что так? – спросил он для поддержания разговора – ведь именно для того, чтобы убрать все неловкие паузы, Анна его наверняка и завела.
– Да вот так! – Она картинно развела руками. – Я ведь сама русская, коренная. Кто-то в роду был из уральских казаков. Только мне, похоже, этой крови передалось меньше. Вот ничего по хозяйству делать не умела, хоть ты тресни! Бабушка в семье все делала, хотя одни женщины в доме, если батю не считать. А замуж я рано выскочила – наши девчонки тогда все так, наперегонки. Особенно военные были в чести, у нас же училище-то в городе как-никак. Зенитчики.
– Был зенитчик – стал разведчик, – вставил Соболь. – Как говорится, превратности войны. Скажи, Иван?
Борщевский сидел за столом с каменным выражением лица, изо всех сил делая вид, будто беседа его никак не касается.
– А Ваня другое может подтвердить! – Анна, явно увлекшись разговором, легонько толкнула Павла в плечо. – Когда мы с ним поженились и его из Чкалова
[27]
в Киев перевели, я на первых порах еду в офицерской столовке брала, носила в судках да разогревала. Потом освоилась немного. Дальше – война, эвакуация, какие в Туркмении огороды… Тут вот когда освоилась, взяла пример с местных женщин. Соседка обучила. Наука оказалась нехитрая, тем более свой огородик есть, какое-никакое подспорье… Хохлушкой становлюсь здесь у вас. Так что вот, пробуйте.
