Борщевский поднялся, сунул пистолет в карман галифе, склонился над неподвижным телом. Убедившись – высокий все-таки убит, он не стал всматриваться в его лицо. Зачем? К чему знать, как он выглядит… Переступив через некрасиво лежащий труп, Иван зашагал обратно к старой усадьбе.
Не спешил. Что бы там ни происходило, Павло сам справится.
Лестничный пролет Соболь одолел быстро, взлетев на второй этаж ночной птицей.
Была опаска – косолапый начнет палить сверху, сейчас у бандита выгодная позиция. Однако никто не выстрелил, и, оказавшись этажом выше, Павел сразу понял почему. Лестница поворачивала влево, заводила в темный коридор, по обе стороны которого располагались комнаты. Точнее – то, что от них осталось. Видимо, второй этаж разгромили давно и основательно. Если немцы какое-то время впрямь держали здесь пленных, окна комнат должны быть забраны решетками. Либо, что вероятнее, тут, на верхней площадке, торчали караульные. Отсюда идеально простреливался нижний зал. Прежние хозяева располагались в апартаментах. А когда проходил какой-то прием, вполне могли стоять здесь, обозревая гостей сверху вниз и заодно демонстрируя собственное величие.
Придя к этим выводам мгновенно, Соболь сразу сосредоточился на другом: в какой из комнат засел единственный, судя по всему, уцелевший враг. Держа парабеллум перед собой в вытянутой, согнутой в локте руке, Павел гнал от себя мысль, что в это самое время бандит прыгает вниз из какого-нибудь окна. Вряд ли косолапый нарвется на Борщевского. Если все произойдет именно так, они упустят не просто одного из преступников – от возмездия уйдет военный преступник, предатель и бандит, стрелявший в своих, а еще – в мирных жителей, чему тем более прощения быть не должно.
Судить его никто не собирался, Павлу просто хотелось найти гада, молча привести в исполнение тот приговор, который косолапому и так вынесут.
Рука продолжала водить пистолетом по темному коридору. Не сдержавшись, Соболь набрал полную грудь воздуха, выкрикнул:
– Э! Брось оружие! – но сразу понял бессмысленность призывов.
Ответом была тишина. Не находя скорого решения, он еще раз поправил свободной рукой кубанку. Постоял, чутко вслушиваясь в ночные звуки. Потом сделал несколько шагов назад, подойдя к перилам, местами разбитым, но все еще крепким, снова глубоко вдохнул. Затем гаркнул, не оборачиваясь:
– Ваня! Командир! Под окна ставайте! Эта сука щас вниз сиганет!
Нащупав носком сапога какой-то камень, Соболь резким ударом отфутболил его вниз. Рядом разглядел второй – и тоже швырнул, стараясь создать как можно больше шума, опять рявкнул:
– Какого хрена там возитесь! Эти дохлые все! Потом оприходуем, последнюю суку упустим!
Фразу закончил матерно, заковыристо, длинно – так на фронте потрошил «языков», огорошивая немцев набором непонятных и пугающих своей агрессией словосочетаний. Сейчас он ни на что не надеялся, действовал так, как вела интуиция, максимально обнаруживал себя, шумел и ругался. Наступил момент, когда Павел сам вдруг уверовал в собственную растерянность, ему это понравилось – значит, поверит и противник. Если, конечно, в самом деле не сиганул вниз, навострив подальше лыжи, а засел. Затаился, выжидая удобного для себя момента, чтобы ускользнуть по-тихому.
Небольшой любительский спектакль был рассчитан на одного зрителя. Который должен убедить себя: его нехитрый маневр раскусили. Соболь ставил десять к одному, что первоначальный замысел бандита был предельно простым – пропустить погоню вперед. На его месте Павел поступил бы аналогично. Раз так, не нужно считать врага глупее. Наоборот, появился шанс подыграть ему – пусть демонстрирует прозорливость. Хотя бы самому себе…
Продолжая громко ругаться и вести себя как слон в посудной лавке, Соболь затопал обратно. Скинув по пути еще какой-то подвернувшийся под ноги мусор, он, дойдя до верхней ступеньки, замер, неслышно развернулся, по-кошачьи прокрался обратно. Поцарапанное шальной пулей левое плечо вдруг напомнило о себе, дернув несильной, но довольно-таки резкой болью. От неожиданности Павел чуть не вскрикнул, сдержавшись в последний момент, буквально проглотив крик. Прикусил нижнюю губу, отступил к стене, вжался спиной, выставил перед собой пистолет.
Приготовился.
Если сработает – он выиграл. Не сработает – противник просто не слышал его. Потому что успел уйти тем же предполагаемым путем: через окно вниз. Хотя на его месте Соболь не стал бы так рисковать. Всего-то второй этаж, но с другой стороны – сигать придется в ночь, спасаясь бегством. Когда бежишь средь бела дня по пересеченной местности, нога может, встретив малейшее препятствие, подвернуться, маневренность станет меньше. Зачем далеко ходить: совсем недавно, чуть меньше часа назад, Павел сам влетел в рытвину. Здесь же задача для беглеца сильно усложняется. Сигануть предстоит не менее чем с трехметровой высоты. Даже днем есть опасность неудачно приземлиться. Тем более – в темноте. И пусть повезет, ноги останутся целыми: невозможно спрыгнуть, не нашумев.
А уж шум-то косолапому, кем бы он ни был, совсем не нужен.
Но не успел Соболь окончательно убедить себя в правильности собственного замысла, как шорох, донесшийся из глубины темного запущенного коридора, подтвердил – нет ошибки. Все по плану. Несостоявшийся из-за войны учитель математики просчитал противника. Теперь тот медленно крадется, собираясь воспользоваться своим не новым, но часто срабатывающим замыслом: пустив погоню впереди себя, улизнуть за спинами обманутых.
Один осторожный шажок.
Другой.
Третий.
– ПАВЛО!
Это выкрикнул снизу Борщевский, появившийся так не вовремя.
С этой секунды все завертелось.
Соболь больше не думал ни о чем – метнулся из засады наперерез беглецу, паля перед собой для острастки. Бежать бандиту было уже некуда – и он тоже рванул навстречу, не пытаясь нырнуть под выстрел или исполнить какой-то другой маневр. Он нашел другой выход – заорал что есть силы, подбадривая, подстегивая себя. Налетев на Павла, врезавшись в разведчика всей массой своего тела, он не остановился, давя его, невольно вынуждая пятиться. Разведчик еще мог перехватить инициативу, но противнику удалось выиграть у него несколько секунд. Прежде чем Соболь попытался ударить, бандит подтолкнул его к дыре в полуразвалившихся перилах, навалился сильнее, пытаясь сбросить вниз.
Он не оставил Павлу выхода.
Рука разжалась. Парабеллум выпал.
Соболь двумя руками цепко, мертво обхватил косолапого. Рванул на себя, через себя, подтолкнул коленом снизу, беря на прием, – и вот связка из человеческих тел уже летела вниз. Павел не думал, что получится. Он просто в последнее мгновение, пока они уже падали, но еще не гробанулись, извернулся, неимоверным усилием разворачивая противника, – и опомниться не успел, как стукнулся об пол. Тело, в которое вцепился, смягчило удар.
– Паша! Живой?
Еще звенело в голове. Подоспевший Иван тряс за плечо, и Соболь, громко выдохнул, скатился с неподвижного противника. Затем неспешно, отведя предложенную Борщевским руку, выпрямился, слишком спокойно для такого момента сдвинул съехавшую на глаза кубанку обратно на макушку. Сказал, не играя искренне удивляясь:
