Но сегодня Алан не смотря на боль, при каждой мысли отзывающейся в затылке, чувствовал странный подъем, дающий силу плюнуть на все привычное.
– Мам… – позвал он мать, пока та судорожно рыскала по кухонным полкам в поисках непонятно чего. – Мам! – позвал он еще раз требовательнее, когда на первый оклик не последовало никакой реакции.
– Что ты хочешь?! – так и не обернувшись, грубо бросила она в сторону сына скрытое предупреждение о том, что ее сейчас лучше не трогать. Но Алану было плевать…
– Почему мы никогда никуда не ездили, а постоянно здесь торчим? – Алан знал, что в обычный день мать бы села рядом с ним и начала приводить тысячи причин «почему нет», но сейчас… Она сразу же замерла, опустила руки и, развернувшись, воткнула в сына острый взгляд.
– Ты хочешь знать почему?! – процедила она сквозь поджатые губы, скрывая в голосе неимоверное напряжение.
Алан сдержано кивнул.
– А почему ты мне этот вопрос задаешь? Спроси лучше у отца… Может он наконец тебе признается, что до сих пор ненавидит деда за его поступок. За то, что люди до сих пор видят не его, а внука того человека… Может отец расскажет, что единственный раз, когда мы все же решили съездить к родственникам, у него началась настоящая паранойя – он ощущал присутствие своего деда, видел везде его следы и оставленные им метки. Мы буквально сбежали из города обратно…
Мальчик осторожно слушал разговорившуюся мать, будоражащую тему, столько лет находящуюся под замком огромных размеров. Во что бы то ни стало, нельзя было упускать подвернувшийся шанс узнать побольше о «семейном табу».
– Так объясни толком, что именно сделал прадед, что отец до сих пор злится?
От этого вопроса мать будто очнулась: из глаз ушла жгучая ненависть и энергия разрушения. Она опять повернулась к сыну спиной.
– Если хочешь знать, спрашивай у отца, – и больше уже на оклики не реагировала, делая вид, что кроме кухонной плиты в мире ничего не существует. Алану осталось лишь смириться.
Так, толком ничего и не съев, он отправился в школу.
На улице стало заметно холоднее, чем вчера. И так ледяной ветер, и вовсе стал пробирать до костей. Алан подумал, что через несколько дней, максимум через неделю, обязательно пойдет снег. Из года в год с погодой, как и все в этом маленьком мирке, происходило одно и то же – постепенно становилось прохладней, пока однажды, бесконечный ветер не становился особо колок и жесток, затем совсем скоро начинал валить снег сутками напролет.
Когда пастбища с жалкими остатками травы покрывал белый ковер, и хозяева разбирали овец по загонам, у отца практически не оставалось работы. Тогда он впадал в «зимнюю спячку», отлучался от телевизора лишь на пару часов утром и вечером, чтобы накормить скотину. Даже воздух в доме начинал отдавать запахом болота и затхлости. Казалось, вокруг вросшего в диван отца, само время превращалось в вековую старуху.
Приближаясь к школе, Алан чувствовал, как с каждым шагом его боль и тошнота усиливаются. «Я должен? Мне надо! Я хочу? Меня тошнит!» Для него настоящим открытием стало вариативность выбора – он впервые понял, что выбор действительно есть. Если раньше обязанность закончить школу была для него аксиомой, то сейчас (не может быть!) он понял глупость слова – обязанность. «Все эти люди из «Красного Замка», наверняка любят то, чем занимаются. Они счастливы делать свое дело! Интересно, кому из них понадобилось школьное образование и полученные в ней знания? «Меня тошнит от бессмысленности того, что я делаю здесь… меня тошнит от людей… меня тошнит от себя!»
Взойдя на крыльцо школы, в которую со всех окрестных деревень стекались потоки детей, Алан уже не знал, зачем он здесь и что вообще тут забыл. Лишь приложив усилие, разобрав по местам свору роившихся в голове мыслей, он понял, что хочет повидаться с Алиной, наконец-то выяснить, что с ней происходит и поговорить с Тимуром. Зачем ему это? По привычке? Или хочет задобрить богов, прежде чем отправиться в «иной», новый, открытый мир. Черт его знает… Но точно сделать это нужно – два самых важных в его жизни человека, как-никак растворяются навсегда… становятся прошлым.
– Алан! – окрикнул его чей-то хриплый голос.
Мальчику потребовалось время и силы, чтобы заставить себя вынырнуть из мыслей. И этой задержки хватило, чтобы…
Он почувствовал сильный удар, пришедшийся на левую скулу. Так и не поняв, что произошло, он плюхнулся на пол. Портфель рухнул рядом с Аланом, после чего получил свою долю – пинок отшвырнул его на несколько метров от хозяина.
Алану даже не нужно было смотреть, кто его ударил. В голове сама всплыла довольная физиономия Цакоя.
И правда, «наведя резкость» и подняв глаза вверх, он увидел точь-в-точь такую, какой представлял довольную ухмылку врага. Цакой улыбался, сверху вниз наблюдая за поверженной добычей, как и положено настоящему воину.
– Это только начало… – пообещал он и вместе со своей неизменной свитой, победоносно прошествовал внутрь школы.
Другие ученики проходили мимо, с любопытством, а кто и усмешкой наблюдая за чужим бессилием. Даже одноклассники и те старались прошмыгнуть незамеченными, опасаясь хоть как-то относиться к этому слабаку.
Что удивило Алана, так это собственное равнодушие ко всему. Обычно, если подобное происходило на глазах у других, он больше всего боялся увидеть насмешливые и презрительные взгляды, так или иначе сопровождающие его всю жизнь. Но сейчас совсем другое дело. Почему-то Алану было совершенно плевать на мнение других.
«Ведь они совсем из другого мира…» Мира, в котором слабость другого затмевает все остальное. Алану стало противно от мысли, что приходиться быть его частью.
Словно и не болела левая сторона лица… словно и не было унижения, а просто (с кем не бывает?) споткнулся, Алан спокойно встал, отряхнул штаны и куртку от налипшей пыли, поднял портфель с отпечатком подошвы, и побрел на урок к Тимуру Сергеевичу.
Удивительное спокойствие поселившееся внутри было новым, странным, и от этого повергающим в смятение, состоянием. До сегодняшнего дня с ним ничего подобного не происходило.
Как Алан не старался, все никак не мог привыкнуть к новому себе – зрителю, наблюдающему происходящие события как бы со стороны. До этого он, как и любой «нормальный» человек, к любым происходящим в жизни неприятностям всегда относился серьезно. Но сейчас совсем другое дело: в классе, как обычно суетно мельтешили одноклассники: парни рисовались пред девчонками, а те старались выказать свое «равнодушие»; расплывались звуки шуршания рюкзаков и тетрадей – вот-вот должен прозвенеть оповещающий о начале урока звонок… Алан спокойно сидел за партой, с любопытством наблюдая за развернувшимся фильмом, пытаясь понять что кругом происходит. Даже привычные краски и те куда-то подевались, словно кто-то переборщил с контрастом на телевизоре, и цвета стали ярче…
Когда в класс вошла Алина, она сначала, как ни в чем не бывало, пошла к их парте, но затем видимо вспомнив о своей обиде, резко остановилась, будто вросла корнями в пол, посмотрела на Алана, и демонстративно пересела на другую парту – единственную пустующую.
