Отец Педро завернул отрезанную прядь в кусочек бананового листа и обмотал веревочкой. Потом завязал на веревочке одиннадцать узлов, отнес сверточек в пещеру и положил в каменную чашу, которую накрыл другой чашей. Волосы рядовых членов рода хранятся в другой чаше, в этой же лежат только одиннадцать прядей, большинство рыжие. На первой веревочка с одним узлом, это волосы Оророины, на второй, с волосами сына Оророины, веревочка с двумя узлами — и так далее. Сверточек с волосами отца бургомистра обмотан веревочкой с десятью узлами, а в последнем, с одиннадцатью узелками, лежат волосы дона Педро. Положив в чашу его прядь, отец посвятил Педро в тайны пещеры. Сперва состоялась церемония для сторожащего вход аку-аку, чтобы знал, что теперь еще один человек получил право переступать тайную черту. И мальчик впервые увидел древнюю пещеру Оророины.
Несколько десятков лет дон Педро один хранил секрет, но теперь перед ним встала почти неразрешимая проблема. Его собственный сын, рыжеволосый Хуан — «дитя своего времени», он не ценит старины. Он уже взрослый, женат, но все равно на него нельзя положиться в таких секретных и серьезных делах. Если Хуан узнает, где пещера, он не устоит против соблазна разбогатеть и продаст сокровища тайника людям с первой же увеселительной яхты. Придется, пожалуй, передать пещеру младшему брату Атану Атану — у того сердце чистое, доброе, и он уважает слово предков.
Мы ждали к обеду гостей с военного корабля, поэтому пришлось заканчивать беседу. Бургомистр сказал в заключение, что отныне мы трое объединены братством, это относится и к нашим аку-аку, которые тоже присутствуют здесь.
— Мой стоит вот тут. — Дон Педро показал пальцем на невидимую точку слева от себя, на уровне колена.
Мы выбрались из палатки, и аку-аку, видимо, семенили вместе с нами, если только эта невидимая мелюзга не проходила прямо сквозь стенки. Известна поразительная способность аку-аку перемещаться в пространстве: по словам бургомистра, его аку-аку в две-три минуты мог попасть в Чили и вернуться обратно.
Бургомистр проинструктировал Лазаря, как за один день завершить подъем статуи, когда сам дон Педро уедет на «Пинто» и руководить этой работой будет Лазарь. Тут подъехали на джипах гости, а после обеда я поехал с ними в деревню, чтобы, как было условлено, провести совещание с профессором Пенья в домике патера Себастиана. Сам патер лежал с температурой, но в его кабинете было тесно от множества людей.
Поскольку капитан «Пинто» олицетворял верховную власть на острове, он и открыл совещание. Он, как и губернатор, все время сочувственно относился к нам, особенно после того, как сам посмотрел работу археологов. Мы услышали, что он хочет связаться по радио с командованием военно-морских сил, запросить для нас разрешение увезти с острова статую. Капитан знал, что мы уже ходатайствовали и получили отказ, так как статуи охраняются государством, но ведь мы открыли столько неучтенных раньше идолов, что после нас их все равно окажется больше, чем было до нашего приезда. Рядом с капитаном и его адъютантом сидели губернатор, профессор Вильгельм, профессор Пенья с одним студентом, дальше — наш «офицер связи» Гонсало, Эд и я.
Пенья начал с того, что выразил свою благодарность и восхищение работой, которую проделала экспедиция, потом со словами сожаления предъявил свое полномочие конфисковать все паши археологические материалы. Тотчас поднялся профессор Вильгельм, всемирно известный антрополог, и выступил в нашу защиту. Объяснил, что без лабораторной обработки материалов археологи экспедиции не смогут завершить исследование. И почему никто не предупредил Хейердала, ведь он еще до начала экспедиции на Пасхи приезжал в Чили, чтобы разрешить все проблемы?
Верно, сказал Пенья, но произошло досадное недоразумение: разрешение дало министерство иностранных дел, а на самом деле компетенция в этом вопросе принадлежит министерству просвещения.
Я возразил, что и к министру просвещения тоже ходил, он принял меня чрезвычайно любезно и просил сообщить ему, если возникнут трудности и мне понадобится помощь.
Вильгельм немедленно сказал, что все готовы помочь, надо только найти законный путь. И его можно найти, так как закон, составленный с участием его, профессора Вильгельма, оставляет для этого лазейку.
Слова попросил студент. Он заявил, что конфискацию произвести необходимо, потому что в чилийских музеях слишком мало экспонатов с острова Пасхи. «У нас меньше пасхальского материала, чем у кого-либо», — заявил он, и Пенья утвердительно кивнул.
Поддержанный Эдом и Гонсало, я повторил, что экспедиция обнаружила изваяния и стены, которые осмотрела экскурсия. Мы раскопали и отчасти реконструировали эти объекты. Остальное это главным образом кости, древесный уголь, обломки древних орудий, не очень завидный материал для музейных витрин, зато необходимый археологам для изучения прошлого острова Пасхи. Все, что мы нашли, будет описано в научном отчете, а не войдет в отчет — значит, не представляет никакой ценности. Поэтому я предложил, чтобы нам разрешили увезти собранный материал, а после его обработки и публикации представители Чили отберут все, что им нужно.
Пенья и студенты подхватили эту мысль, мол, они как раз об этом и думали, и очень хорошо, что предложение исходит от меня.
Я добавил, что мы не нашли никаких поддающихся переноске музейных сокровищ, но пасхальцы принесли мне много диковин, которые составляли их личную собственность.
— Нас не интересует то, что вам принесли пасхальцы, — сказал Пенья, — разве что (он с улыбкой пододвинулся поближе) вы получили от них ронго-ронго!
— Нет, ронго-ронго мне не приносили, — ответил я, — зато передали множество других изделий.
— Это меня не касается, — сказал Пенья. — Я сюда прибыл не как таможенник. То, что вы купили у пасхальцев, это и мы можем купить. Нас касается лишь то, что вы сами нашли в земле, потому что до вас тут никто не занимался раскопками.
Здесь же было составлено письменное соглашение, лишающее меня постоянного права собственности только на тот археологический материал, который был добыт из земли экспедицией. Я предложил Пенье осмотреть все наши коллекции — как то, что мы нашли, так и то, что получили в подарок или купили. На этом совещание закончилось. Мои товарищи остались переписывать начисто соглашение, а я вышел в ночную тьму, где меня дожидались с джипом капитан и механик. Забираясь в машину, я вздрогнул, заметив, что кто-то неподвижно стоит рядом. Это был Лазарь. Я шепнул ему, что все в порядке, но оп прервал меня:
— Знаю. Я притаился у окна и все слышал. Если бы маленький толстяк пригрезился что-нибудь взять у тебя, я бы сбегал к бургомистру, и мы привели бы сюда двести человек!
Слава богу, что мы с Пеньей договорились, подумал я, а вслух сказал Лазарю, чтобы он никогда не затевал ничего подобного. Дальше нам встретился сам бургомистр; он стоял у своей калитки и явно нервничал.
— Только не горячись, не горячись, — заговорил он при виде меня, очевидно считая, что я взбудоражен не меньше его. — Ну, что там было?
Услышав, что никто не посягает на мои моаи кава-кава, дон Педро приосанился.
