Когда Леа закончила перевод, поднялся старый вождь. Он говорил ровно, почти бесстрастно, но явно в нашу пользу. Его сменил другой старик, судя по всему, опытный трибун, который с большим пафосом произнес длинную речь на рапаитянском диалекте.
Под конец слово предоставили мне. Я начал с того, что у предков нынешнего населения, наверное, были причины вставать на защиту своих укреплений в горах, когда к острову подходили чужие суда. Но сейчас другие времена. Мы прибыли, чтобы вместе с рапаитянами подняться в горы и очистить старые укрепления от дерна и кустов, сделать их такими же красивыми, какими они были в старину. Я готов принять на работу всех желающих. Но с условием: за мной остается право отправить обратно всякого, кто не оправдает своим трудом дневную ставку.
Присутствующие вскочили на ноги и бросились к нам, чтобы обменяться рукопожатиями. И на другое утро Леа представила нам отряд из пятидесяти шести человек; рядом, улыбаясь, стоял Мани. Это было все мужское население острова, не считая двоих стариков, у которых уже не хватало сил карабкаться на гору. Вместе с Мани я повел наше войско на приступ, и ночевавший на гребне Билл чуть не свалился в пропасть при виде нескончаемой вереницы гикающих рапаитян, которые шли и шли из-за поворота, размахивая топорами и тесаками.
И закипела битва на стенах Моронго Ута. Гибискусы, панданусы, огромные древовидные папоротники не могли устоять против такого натиска, и тяжелые стволы с грохотом катились вниз вместе с листьями и травой.
Под вечер армия без единого раненого спустилась на берег. Рабочие плясали и веселились, как дети, хотя весь день трудились без передышки, только наскоро пообедали, развернув принесенные с собой свертки из больших зеленых листьев, кислым сероватым тестом попои, которое отправляли в рот двумя пальцами. А Мани в перерыве отлучился и пришел обратно вдвое толще обычного — с полной пазухой диких апельсинов, которыми угощал всех желающих.
Проводив бригаду вниз, Билл остался в палатке вместе с помощником штурмана. Было условлено, что вечером мы свяжемся по радио, по задолго до срока с седловины полетели сквозь мрак световые сигналы. Помощник штурмана передал SOS: на лагерь напал миллион крыс.
— Этот Ларсен всегда преувеличивает, — сказал капитан. — Если сообщает «миллион», значит, от силы несколько тысяч…
Утром наше войско снова выстроилось на берегу, и мы понесли на гору кирки, лопаты, проволочные сита и прочее снаряжение. Наверху мы узнали, что обе крысы, посетившие лагерь на седловине, объелись попои и отступили вниз, в апельсиновую рощу.
Несколько дней все шло как нельзя лучше, по однажды утром никто из наших пятидесяти шести рабочих не явился к месту сбора. С палубы корабля мы видели в бинокль только Билла и Ларсена на горе да машущую нам рукой Леа на берегу. Опять осложнения… Я спустился на катер. — Они бастуют, — встретила меня Леа, — Почему? — Я слегка опешил.
— Этот малый, которого вы привезли с Таити, сказал им, что кто работает, непременно должен бастовать.
Озадаченный, я пошел в деревню. Несколько заводил стояли с вызывающим видом, сунув руки в карманы; остальные отсиживались в своих хижинах, осторожно выглядывая в дверь. — Почему вы бастуете? — спросил я одного из мужчин. — А я почем знаю, — ответил он, ища взглядом поддержки у своих товарищей.
Но он ее не получил. К кому бы я ни обратился, никто не мог ничего ответить, только всем видом изображали недовольство.
— Того, кто знает это, тут нет! — крикнула из одной хижины полная женщина.
Я попросил разыскать его, и сразу несколько человек сорвались с места. Они привели упирающегося малого с наглым лицом; он был в старой зеленой шинели без пуговиц, босиком, во рту — незажженная сигарета из наших запасов. Я сразу узнал старого приятеля — бесплатного пассажира.
— Почему вы бастуете? — повторил я свой вопрос, глядя на этого нахала.
Из хижин высыпали рапаитяне обоего пола и с мрачным видом обступили нас.
— Мы хотим получать больше денег на еду, — ответил он, держа руки в карманах и не вынимая сигареты изо рта.
— Но ведь вы получаете столько, сколько просили, как на Таити!
— Мы требуем прибавки — возмещение за стол и квартиру! Я посмотрел на бамбуковые хижины и висящие между ними зеленые свертки с попои. Мне было известно, сколько платят рабочим во Французской Океании, и я понимал, что это требование чрезмерно. Уступи я теперь, послезавтра будет новая забастовка с новыми требованиями.
И я решительно объявил, что буду придерживаться условий, о которых мы договорились в доме собраний. В ответ мне было заявлено, что все отказываются работать.
Возле меня стояла, сверкая глазами, могучая вахина с такими мускулами, что они хоть на кого могли страх нагнать. Да и другие женщины мощью не уступали ей, и у меня вдруг родилась идея. Я обратился к ним:
— Неужели вы, женщины, будете смотреть, как ваши мужья спят день-деньской, когда в кои-то веки представился случай заработать денег и в лагуне стоит корабль с полными трюмами продуктов, одежды и других товаров?
Мои слова попали в цель. Могучая вахина принялась песочить своего супруга, да так, что он мигом улетучился. Женщины кричали наперебой, и тут Леа, словно какая-нибудь Жанна д'Арк, вышла из толпы, подбоченилась и крикнула мне: — А зачем тебе непременно мужчины, разве мы не годимся? Гул одобрения! Я посмотрел на возбужденные лица дюжих островитянок и сказал «да». В конце концов кто, как не они, делали всю работу на этом острове.
В следующую секунду Леа уже шла от хижины к хижине и отдавала распоряжения, указывая на Моронго Ута. Прочь домашние дела! Матери передавали грудных младенцев дочерям я бабушкам; стиравшие у ручья побросали вальки и мокрое белье; поля таро были предоставлены самим себе — пусть мужчины потрудятся, когда захотят есть!
И вот Леа что твой солдат ведет в горы женский отряд. Наполеон был бы горд своей корсиканской кровью, если бы мог увидеть, как Леа вышагивает впереди, распевая «Марсельезу» Правда, по мере удаления от головы колонны «Марсельеза» становилась все более похожей на полинезийскую мелодию, а замыкающие пели уже самую настоящую хюла, раскачиваясь и вращая бедрами.
Мы с Мани были единственные мужчины в этой шумной компании, и если Мани прежде улыбался, то теперь он просто помирал со смеху.
Заслышав гомон, Билл и Ларсен выбрались из палатки — и чуть не упали от неожиданности, когда увидели женский батальон.
— Вот вам рабочие! — крикнул я. — Где инструмент? Опомнившись, Билл взял кирку и подал одной из самых миловидных рапаитянок. Она пришла в такой восторг, что бросилась археологу на шею и наградила его звонким поцелуем. Билл поймал на лету свои очки и шляпу, медленно сел на ящик, вытер щеку и с отчаянием посмотрел на меня.
— Сколько я занимаюсь археологией, такого никогда еще не переживал, — сказал он. — В жизни не думал, что моя наука таит столько сюрпризов. Кого ты приведешь в следующий раз?
