В 1864 г., до появления полного словаря рапануйского языка, на острове поселился миссионер Эйро; с ним прибыли несколько мангаревцев и немногочисленная группа пасхальцев, возвращенных домой через Таити и Перу, куда их угнали работорговцы. Через письмо и речь язык сильно поредевшего населения Пасхи подвергся таитянскому влиянию. Несколько позже Руссел составил опубликованный после его смерти рапануйский словарик (Roussell, 1908[265]), однако еще при жизни Руссела англичанин Палмер писал: «Язык их изменился так сильно, что никто не может сказать, каким он был первоначально» (Palmer, 1870[243]).
Приспособление языка к таитянскому еще больше усилилось в 1871 г., когда большинство пасхальцев отправились на Мангареву и Таити, а на острове, чье население к 1877 г. сократилось до 111 человек, обосновались говорящие на полинезийском языке таитянские овцеводы и прошедший обучение на Таити проповедник с Туамоту (Pinart, 1878[246]). Лексика потомков этих 111 пасхальцев, которых обучали в школе на таитянском наречии, и легла в основу большинства последующих рапануйских словарей. Не удивительно, что Черчилл, сравнивая свой часто цитируемый словарь с рапануйским текстом, записанным на Пасхе Томсоном тридцатью годами раньше, заключил: «Об этом тексте достаточно сказать, что это не тот рапануйский язык, который отражен на страницах данного словаря, не отвечает он и известным наречиям каких-либо других полинезийских народов, скорее он представляет собой смесь нескольких языков» (Churchill, 1912[68]).
А вот слова Энглерта: «Ныне нет возможности полностью восстановить грамматику и лексику исконного языка… островитян приобщали к христианству на таитянском языке, принадлежащем к той же языковой группе, что полинезийский… по этой и по другим причинам чистый древний рапануйский язык уже отчасти утрачен» (Englert, 1948[106]).
Независимо от различий в оценке глоттохронологического метода вообще подсчеты на основе нынешней пасхальской лексики, предпринимавшиеся Эмори и другими, не могут дать существенной информации (Bergsland and Vogt, 1962[31]).
Говорящие на таитянском диалекте группы, прививавшие свою речь немногочисленному смиренному населению Пасхи, прошли христианскую школу и не принесли с собой лексику полинезийской мифологии. Поэтому пасхальским богам и богиням не пришлось потесниться, уступая место божествам Таити и других островов Полинезии. Очень важно отметить, что верховные полинезийские божества Ту, Тане, Тангароа, Тики и Мауи не играли никакой роли в религии пасхальцев. Хиро, Ронго, Тангароа и Тики были известны по преданиям, но их не почитали и им не поклонялись. Метро справедливо отмечал: «Наиболее приметной чертой пасхальской религии является то, что важнейшим богам и героям других полинезийских религий придается весьма малое значение». И он предположил: «О значении, придаваемом в полинезийской мифологии богам, имена которых неизвестны в остальной Полинезии, говорит тот факт, что прибывшие на остров переселенцы заменили некоторых главных полинезийских богов богами низшего ранга, снабдив их соответствующими атрибутами и достоинством» (Metraux, 1940[222]).
Однако в Полинезии нет богов низшего ранга с теми именами, которые почитались на Пасхе. Верховным божеством пасхальцев был Макемаке; кроме него молились и приносили жертвы только Хауа (Geiseler, 1883; Ferdon, 1961[120, 112]). В других частях Полинезии не знали даже имен Макемаке и Хауа. Предположение, что это неполинезийские боги и что восприняты они пасхальцами от носителей другой культуры на том же острове, выглядит более правдоподобным, чем гипотеза о полинезийских переселенцах, которые, прибыв на необитаемый остров, отказались от всех главных общеполинезийских богов и стали приносить жертвы чуждым им предкам, новоизобретенным божествам. Слишком уж это непохоже на полинезийцев! Макемаке был не просто обожествленным героем, он являлся верховным богом пасхальцев, творцом земли и океана, солнца, луны, звезд, человека и всего живого. Он вознаграждал добродетель и пожирал души дурных людей после их смерти; о своем гневе он давал знать громовыми раскатами. Фердон показал, что символы Макемаке были тесно связаны с устройствами для наблюдения за солнцем и с другими следами солнцепоклонничества на вершине самого высокого пасхальского вулкана (Ferdon, 1961[112]). Селение Оронго с его каменными строениями было центром культуры Макемаке и религиозной деятельности, общей для всего острова; при этом все постройки и приуроченные к ним ритуалы были такими же неполинезийскими, как сам Макемаке. Специальная обсерватория для наблюдения за солнцем во время солнцестояний и равноденствий не знает параллелей не только в Полинезии, но и в соседних островных регионах. Зато такие сооружения обычны в Перу, на ближайшем к Пасхе материке, где они также были связаны с посвященными солнцу ритуалами и кострами (Roggeveen, 1722; Behrens, 1722; Ferdon, 1961[263, 26, 112]).
Мы установили, что общепасхальское культовое селение Оронго и по архитектуре неполинезийское. Нигде больше в Полинезии не видим соединения вместе нескольких домов в одно целое. Но это свойственно древнеперуанской архитектуре как в горах, так и в приморье. Столь же уникален для Полинезии способ строительства каждого из оронгских домов в отдельности: каменные стены, ложный свод, срубовая кладка плит в углах. Зато такие приемы кладки характерны для строительного искусства Перу и прилегающих областей на западе Южной Америки (Smith, 1940; Debenedetti and Casanova, 1933–1935[289, 92]).
Археология свидетельствует, что связанный с солнцем культ Макемаке позднее был дополнен или ассимилирован культом птицечеловека, в котором ведущую роль играло неполинезийское божество Хауа. Начиная со среднего периода пасхальской истории все скалы вокруг Оронго были покрыты изображениями человеческой фигуры с птичьей головой. Новые ритуалы включали ежегодные заплывы на заостренных, как бивень, поплавках из камыша тотора до островка у побережья за первым в году яйцом крачки. Победитель получал звание священного птицечеловека и целый год пользовался почти неограниченными социальными привилегиями. Метро пишет:
«Глядя на руины Оронго и многочисленные изображения птицечеловека на скалах, невозможно оспаривать значение птичьего культа. Предания, свидетельства первых миссионеров и путевые записки мореплавателей подтверждают первостепенную роль ритуалов этого культа и социальных отношений, основанных на ежегодном состязании… Весь комплекс культа птицечеловека… не знает параллелей в остальной Полинезии… нигде больше не было открытых состязаний, венчающихся избранием священного человека» (Metraux, 1940[222]).
Фердон не видит причин исключать ближайший к острову континент в поисках параллелей: «…хотя художественные изображения пасхальского птицечеловека сейчас представляются уникальными, свидетельства культа птицечеловека в Тиауанако (Боливия), а также в культуре чиму на северном побережье Перу позволяют предположить американское происхождение пасхальского культа» (Ferdon, 1961[112]).
Применявшиеся в состязаниях заостренные камышовые поплавки еще одна неполинезийская черта. Суда из связок делали в прошлом в Новой Зеландии, но там материалом служил быстро намокающий новозеландский лён Phormium tenax. Остроносые поплавки такого же размера и формы, как на Пасхе, связанные из того же самого камыша, были широко распространены в древнем Перу. На озере Титикака, но особенно у Тихоокеанского побережья камышовые суда достигали огромных размеров, и, как показано в главе 3, примечательно, что в искусстве древнего чиму часто встречаются изображения птицечеловеков с длинным изогнутым клювом, как на Пасхе, плывущих на камышовых ладьях. В главе 9 мы отмечали, что ведущий авторитет по флоре острова Пасхи профессор Скоттсберг определил, что аборигенный пасхальский камыш относится к неполинезийскому виду Scirpus riparius; это пресноводное американское растение с орошаемых участков приморья Перу могло попасть на пасхальские озера только при помощи человека. И Фердон заявляет, что присутствие на Пасхе не только судна южноамериканского типа, но и самого растения, из которого его делали, «служит веским доказательством контакта с Америкой и позволяет предположить, каким образом производные от элементов американской культуры могли достичь острова Пасхи» (там же).
