Солнечные зайчики веселее прежнего играли на золотистых стенах бамбуковой хижины. У нас было все, мы ни в чем не нуждались. Тем более — в цивилизации.
Белые люди, черные тени
Полный покой. Белые голуби подчеркивают атмосферу гармонии. Они парят вокруг высокой пальмы, которая отбрасывает тень на мою спину: я стою на коленях в прозрачной речушке, примащивая бамбуковую вершу между скользкими камнями.
Внезапно я ощутил чье-то присутствие, выбрался на берег и поспешил прикрыть наготу набедренной повязкой. Хрустнула галька, и сквозь высокий папоротник я разглядел черную челку и тонкое древко копья. Вдоль берега, пригнувшись, крался незнакомый человек. Лицо недоброе, черты скорее меланезийские, чем полинезийские: широкий нос, короткие вьющиеся волосы, почти черная кожа.
Он был настолько поглощен своим делом, что не заметил меня. Держа в одной руке большой калебас, в другой — двухметровое копье, он не спеша шагал по воде и выплевывал в речку разжеванный кокосовый орех.
Вот замахнулся копьем, ударил, и на острие забился польстившийся на приманку крупный рак. В калебасе его уже ждали другие раки.
— Каоха нуи, — крикнул я чужаку, старательно выговаривая полинезийские слова.
Островитянин поднял голову и подошел ко мне.
— Бонжур, мсье, — спокойно приветствовал он меня, подавая с вежливым поклоном руку.
— Ты говоришь по-французски?
— Немного. Я — Пакеекее, протестантский священник.
Пакеекее, приятель Терииероо по миссионерской школе на Таити! У меня хранилось адресованное ему письмо таитянского вождя. Как-то раз я попытался выяснить у Иоане, где можно найти Пакеекее, но тот лишь пожал плечами и покачал головой. Я решил, что Пакеекее покинул остров. А он вот стоит передо мной! Я привел его к нашей бамбуковой хижине и отдал письмо. Обрадованный, но и озадаченный, Пакеекее с моей помощью разобрался в витиеватом почерке Терииероо; письмо содержало просьбу уделить нам особое внимание, ведь мы не только усыновлены вождем, но принадлежим, подобно самому Пакеекее и Терииероо, к протестантской церкви.
Пакеекее очень серьезно воспринял просьбу Терииероо и удалился, чтобы продумать, как лучше выполнить просьбу своего таитянского друга. Он попросил на подготовку два дня, после чего нас пригласили на роскошнейший пир. Торжество состоялось в деревне, в дощатой лачуге Пакеекее. Три дня длилось великолепное пиршество с ритуальным оттенком. Завтрак, обед, ужин. Не успеешь встать из-за стола и, пошатываясь, отойти в сторонку, как тебя снова зовут есть. Священник и его семейство заготовили припасы в курятнике, в свинарнике, на деревьях и на море; теперь женщины и дети, вооруженные длинными палками и огромными листьями, хлопотали на кухне, и сквозь щели в бамбуковых стенах сочился дым и распространялся заманчивый аромат.
Кроме нас и священника за столом сидел всего один человек — пономарь. Женщины и дети ели на полу. А пономарем оказался не кто иной, как Тиоти, тот самый долговязый чудак с больным зубом и соломенной шляпой. Радость свидания с этим дружелюбным весельчаком была обоюдной. Он обнажил щербатый рот в широкой улыбке, и лицо его избороздили добрые складки.
Священник не скрывал, что праздник в его доме предназначен только для протестантов. Местные католики торчали за оградой и глядели, как мы уписываем жареную свинину и курятину. Среди них был наш друг Иоане, заметно чем-то удрученный.
— А много здесь, на Фату-Хиве, протестантов? — вежливо справился я, когда хозяин громкой отрыжкой подвел итог первой трапезе.
Пакеекее вытер губы, подумал, посчитал по пальцам.
— Нет, — с сожалением произнес он. — Католиков больше. Когда патер Викторин навещает остров, он раздает людям много сахара и риса.
— Ну а сколько же все-таки протестантов? — настаивал я.
Священник снова посчитал по пальцам.
— Один умер, — сказал он. — Остаемся мы с пономарем.
Он смущенно улыбнулся и добавил:
— Раньше был еще один, но он переехал на Таити.
На третий день мы были уже не в состоянии есть, да и припасы на кухне кончились. Мы с трудом поднялись на ноги. Тиоти принес трубу, сделанную из огромной раковины с отверстием в одном конце. Выйдя на тропинку, он потрубил раз, другой, третий… Три протяжных сигнала, таких громких, что они отдались в ближних склонах. Потом вернулся, и мы сели ждать.
Странная церемония повторилась еще два раза. Наконец священник встал и объявил, что ему и пономарю пора в церковь, сегодня воскресенье. Рядом с дощатой хижиной Пакеекее приютилась лачуга из бамбуковой плетенки без окон, крытая пальмовыми листьями. Это и была протестантская церковь. Священник и пономарь зашли туда, а мы с Лив двинулись вверх по долине, унося в зеленых корзинах прощальные подарки. Почему-то нас в церковь не пригласили. Поблизости от пляжа стояла дощатая церковь католиков — беленая, с железной крышей и настоящим шпилем. Католики на Фату-Хиве явно преуспели больше, чем протестанты.
Пакеекее положил в наши корзины кроме того, что осталось на столе, еще и различные диковины. С удивлением обнаружил я в одном мешочке большой обломок белого коралла. Учебники утверждали, что здесь не может быть кораллов: дескать, во всей Маркизской группе нет барьерных рифов. Маркизские пляжи как раз были знамениты черным вулканическим песком в отличие от белых коралловых пляжей других полинезийских островов. Тем не менее Тиоти утверждал, что коралл найден им на Фату-Хиве, и есть место, где его даже очень много. Зоологическая загадка!
И вот через несколько дней в обществе долговязого Тиоти и его милой маленькой супруги мы на рассвете отправились на пустынный пляж с белыми кораллами, который, по их словам, назывался Тахаоа.
Путь был сложный и утомительный. Выйдя из бухты Омоа, надо было лезть через большие камни, которые громоздились у подножия обрыва. Справа прибой разбивался о камни, и вода бурлила у нас под ногами; слева к синему небу вздымалась ржаво-красная стена. Каждый день, особенно после дождя, сверху на узкий проход сыпались обломки. Волны бодали стену, и кое-где нам приходилось спасаться на высоких глыбах, но и там нас обдавали соленые брызги. Наконец осыпь кончилась, и мы ступили на узкую полочку из застывшей лавы. Вода и вулканизм изваяли причудливые конструкции и гроты. Мы пробирались по естественным мостикам, заглядывали в трещины, из которых фонтаном била вода, нагнетаемая ревущим накатом. В одном месте будто незримый поезд с гулом несся в толще горы, а из отверстия над нашими головами вырывался форменный гейзер.
Мы с Лив тщательно выбирали опору, чтобы не порезать ноги об острую лаву, а наши друзья лихо прыгали, словно на пружинном матрасе. С такими ступнями, как у них, хоть по битому стеклу ходи.
Около полудня, обогнув выступ скалы, мы соскочили на красивый пляж. Тахаоа… Я не верил своим глазам. Вдоль открытого берега на километр тянулся ослепительно белый песок с белоснежными глыбами коралла. Пляж омывала широкая полоса мелководья; неровное дно представляло собой лабиринт из рифов и заводей. Нависающие горы подступали к воде почти вплотную, оставив место лишь для редких пальм и кустарников.
