Мы шли с боковым ветром параллельно берегу, но нас все ближе прижимало правым бортом к тем самым утесам, которых мы упорно сторонились. В жизни не видел более нелюдимого края! На суровых стенах вонзившихся в небосвод вершин — ни кустика, ни клочка зеленой травы. Вздыбленная торчком окаменевшая пустыня. Штормовой ветер с лета упирался в скалы; буйные волны, штурмуя многокилометровую твердыню, встречали отпор и беспорядочно откатывались, образуя коварную толчею, какой никогда не бывает в открытом море. До чего же далеки от реальности кабинетные исследователи, которые сами верят и учат других, будто до европейцев мореплаватели ходили только вдоль берегов и лишь с появлением испанских каравелл начались трансокеанские плавания! Самый трудный фарватер, самые сложные проблемы там, где из воды торчат скалы, где течения и волны наталкиваются на отмели и берега. Идти вдоль берега — сложнейшая задача для пользующегося примитивными плавучими средствами. Должно быть, древние мореплаватели в подобных обстоятельствах испытывали те же чувства, что и мы, разве что они были подготовлены намного лучше нашего. В плаваниях на простейших судах главной трудностью для меня и моих товарищей всегда было благополучно миновать последние мысы на пути в открытый океан и подойти к берегу на другой стороне. Близость Аравийского полуострова отнюдь не внушала нам чувство безопасности. Напротив, это был подлинный кошмар, и мы только мечтали: вот бы сейчас очнуться на безопасных просторах Индийского океана!
Умеренный снос подтверждал мрачное пророчество, которое высказали наши штурманы, как только увидели сушу: мы уткнемся в утесы раньше, чем успеем снова выйти на широту Ормузского пролива, — очень уж сильно ветер опять отклонился к северу. Конические волны, рожденные сумбурным откатом, то и дело подхватывали ладью, разворачивали ее на сорок — пятьдесят градусов и сбрасывали в ложбину, и приходилось всей командой отчаянно воевать с парусом и снастями, чтобы вернуть «Тигриса» на нужный курс. Ничто не сплачивает людей всех возрастов и взглядов так, как совместная борьба перед лицом смертельной опасности. Национальность, социальное происхождение — в такие минуты об этом не думаешь. Одиночка уподобился бы барабанщику, вознамерившемуся исполнить симфонию без дирижера и товарищей по оркестру. Тут не выгадаешь за счет другого и никого не поразишь безрассудной удалью. Только при согласованных коллективных усилиях можно рассчитывать на победный исход.
Воодушевление и решимость команды потягаться со стихиями, которые упорно толкали нас на скалы, отчетливо выразились в торжествующем крике Нормана:
— Ур-ра, мы идем острым курсом!
Красный спасбуй за нашей кормой, позволяющий определить угол сноса и истинное направление хода, подтверждал его слова. Нам бы рулевые весла пошире да побольше шверцов, тогда дело пошло бы еще лучше, но и то мы выиграли у ветра несколько важных градусов. Маленькая победа заметно прибавила всем бодрости. Однако суша продолжала надвигаться. И никак не развести ее с пляшущим на волнах носом ладьи — разве что повернуть кругом и взять курс на Объединенные арабские эмираты. Длинная шеренга скал справа по борту заканчивалась прямо по носу пупырышком мыса. Попытайся мы повернуть еще круче к ветру, чтобы этот мыс не маячил у нас перед глазами, — парус заполощет. Все мои надежды были на то, что ближе к берегу обстановка как-нибудь сама собой изменится. Столкновение с высокими утесами не может не сказаться на поведении стихий, течение должно повернуть параллельно берегу, прибавив скорость за счет сжатия, повернет и ветер, уткнувшись в каменную преграду. Единственный просвет в этой сплошной стене — Ормузский пролив за острым выступом полуострова. Если стихии в поисках выхода устремятся туда, они и нас за собой увлекут.
И мы продолжали следовать навязанным нам курсом, уповая на то, что ближе к суше окажемся в состоянии изменить его в свою пользу. С нетерпением ждали мы минуты, когда поведение ладьи оправдает наши расчеты, когда природа, не доходя скал, развернет нос «Тигриса» в нужную нам сторону. Уже различалось штурмуемое прибоем подножие обрывов, а между нами и сушей все еще не было ничего похожего на дау капитана Саида. В одном месте у самой воды, словно нарисованные на скале, белели два домика. Но людей не было, — если эти постройки вообще предназначались для жилья. Никаких признаков жизни... Я записал в дневнике:
«Берег придвинулся устрашающе близко. Из-за огромных волн рулевые с трудом держат курс. Из моего угла в рубке через дверной проем в бамбуковой оправе видно теперь не пылающее зарево, не суда и гоняющиеся друг за другом волны, а сплошную высокую скальную стену. Предзакатное боковое освещение отчетливо выявляет вертикальные складки и борозды, образующие в угрюмом чередовании теней узор, похожий на поверхность вечернего моря, с его отсвечивающими гребнями и кружевами пены. Как будто мы скользим через бесплодные отвалы высокогорного плато, над которым вздымаются голые склоны непокоренных вершин. Но рулевые изо всех сил работают веслами, чтобы лечь на курс 52° и избежать крушения на Шаихе — первом из мысов, преграждающих нам путь к Ормузскому проливу. Если повезет, западный ветер и течение, которое должно идти вдоль берега на север, позволят нам проскочить рядом с ним. Ин ша'алла!»
Вскоре, без пятнадцати пять судового времени, я записал, что солнце только что скрылось. Двигаясь в общем и целом на восток, мы вошли в другой часовой пояс, хоть переставляй стрелки на час вперед. Мористее появились огни пароходов. Угрюмые скалы окутались еще более густыми тенями; в небе над ними мерцала одинокая звездочка. Ночь накрыла нас плотным черным покрывалом в то время, когда мы шли в северном направлении очень уж близко от гигантских каменных штор перед мысом Шаих. По нашим понятиям, только здесь где-то могли искать убежища Саид с Рашадом. Мы пристально всматривались в мрак — не покажутся ли очертания дома или судна, какой-нибудь огонек. Стоя на крыше рубки, размахивали керосиновыми фонарями, сигналили электрическими фонариками. Тщетно.
Никакого маяка на мысу. Никаких огней. Стало быть, и нет там никого. Смутные тени на черных отвесах лишь подтверждали недоброе впечатление, производимое мысом издали при дневном свете. Искать тесное убежище в обозначенной на карте извилистой расселине за мрачными каменными шторами было бы самоубийством. Если дау и отважилась сюда зайти, уж, наверно, капитан Саид распорядился бы выставить на скале фонарь, чтобы обозначить свое укрытие. Со скоростью два узла мы миновали темную щель и проскочили мыс Шаих.
Забравшись обратно в рубку, я сделал новую запись в дневнике. На часах всего половина шестого, а уже воцарился кромешный мрак. Мы совершенно не представляли себе, куда могли подеваться наши товарищи. Видно, Саид избрал совсем не тот курс, какой мы думали. Теперь вплоть до Ормузского пролива и искать-то больше негде. Мы по-прежнему шли острым курсом, и на прибрежной волне ладью качало так, что подвешенный к потолку маленький керосиновый фонарь не столько светил, сколько гонял тени по дневнику, норовя стукнуть меня по голове. Я записал, что сижу широко расставив ноги для упора и все равно приходится держаться за стену одной рукой, чтобы не опрокинуться. Все предметы на борту грозили сорваться с места и исчезнуть. Висящий на стене бинокль с маху врезал мне по челюсти. Подвешенные на бамбуковых жердях куртки, рубахи и брюки дергались в лад, словно группа роботов с точностью часового механизма согласованно делала утреннюю зарядку. Все участвовало в этом синхронном спектакле. Полотенца и трусы, сумки и ведра, фонари и часы вместе отрывались от стены, вместе качались вправо-влево, вперед-назад, чтобы дружно хлопнуться опять о стену.
