Присмотревшись, мы обнаружили, что сама полоса и море по бокам на всю видимую глубину изобилуют почти незримыми крохотными волоконцами и пушинками, как от размокшего хлопка. Попадались также комочки мазута, но не чаще того, что мы уже привыкли наблюдать, да и величиной они не шли ни в какое сравнение с большими черными мячиками, которые мы вылавливали посреди Атлантики. В красной жиже плавали в большом количестве короткие слизистые лепты зеленовато-серой икры, мелькали отдельные перышки, и было очень много маленьких мертвых кишечнополостных — совсем как в сильно загрязненных нефтью поясах, пересеченных нами на «Ра».
Было похоже, что эта красная полоса — творение не одной только природы. Время от времени море у берегов Северного Перу окрашивается в красный цвет; там это зловещее явление обусловлено массовым мором рыбы и морской птицы, а мор вызывается тем, что теплое течение Эль-Ниньо у берегов Эквадора в отдельные годы, проникая необычно далеко на юг, вторгается в область биотопа, приспособленного к богатому кислородом, относительно холодному течению Гумбольдта. Но по соседству с красной полосой, которую мы встретили в Индийском океане, не было никакого температурного перепада.
Вечером мы ушли от загадочной дорожки и больше ее не видели. Напоследок к «Тигрису» стремительно приблизилась здоровенная — вдвое длиннее любого из нас — молот-рыба. Метнулась ракетой к плывущему за кормой спасбую, не сбавляя скорости, описала несколько зигзагов вокруг ладьи и умчалась прочь вдоль красной полосы, рассекая воду спинным плавником.
Полыхающие молниями грозовые облака еще два дня ходили вдоль горизонта, преимущественно в сторону Индии. А с началом второй половины февраля все штормовые тучи исчезли, как и предсказывали портовые власти Карачи. Но муссон по-прежнему блистал своим отсутствием. Мы плыли навстречу образованной небом и морем сфере в голубом мире, где всякая суша крылась глубоко под водой. И день за днем ни кораблей, ни самолетов. Мы были в этом мире единственными людьми, но не единственными живыми существами.
Нам не встретилось ни одно рыболовное судно — принято считать, что в здешних водах нечего ловить, и некоторые океанографы называют их морской пустыней. Возможно, это так и есть. Но если мы шли по морской пустыне, то наш камышовый корабль был поистине плавучим оазисом. Заплывшие в эти края скитальцы, видимо, примечали тень, которую отбрасывала ладья, скользившая беззвучно, как облако, над просвеченной солнцем голубой толщей. С каждым днем наш плавучий эскорт возрастал, появлялись все новые виды морской фауны, к ним примыкали родичи, и безжизненные поначалу воды наполнились живностью до такой степени, словно «Тигрис» попал на рыбоводный пруд.
Не только нашим подводным спутникам, но и нам самим, когда мы ныряли под днище ладьи, «Тигрис» представлялся плавучим островком, своего рода опрокинутым зеленым лугом. Широкая, грузная, уютная, сплошь из растительного материала, без всяких там винтов, с удобной ложбинкой взамен обычного для судов острого киля, помавая весенней зеленью водорослей, наша ладья шла со скоростью, которая устраивала даже самых ленивых обитателей моря. Маленькие крабики свободно цеплялись за стебли берди, чувствуя себя среди прядей морской травы так же уютно, как блохи в бороде Нептуна. Нельзя придумать травы зеленее, сочнее и приятнее для глаза, чем нестриженый газон на днище «Тигриса», где, словно грибы, росли морские уточки, а крабики и мальки сновали, будто жуки и кузнечики. Немудрено, что единственный на много голубых километров плавучий сад привлекал всяческих бездомных скитальцев. Да и мы готовы были сколько угодно любоваться подводным царством, свесив голову через борт или плывя на буксире около кишащих живностью желтых стеблей. Со времени выхода из Омана белые морские уточки подросли, сравнявшись в обхвате с голубиным яйцом. Стоят на длинном черном стебельке и ритмично взмахивают ветвистыми ножками, точно желтыми крылышками, загоняя в домик богатую кислородом воду и корм. Степенное движение ладьи позволяло нам созерцать непрерывный спектакль: будто колонны миниатюрных знаменосцев шествовали через море, окруженные морскими желудями, белеющими среди зелени наподобие миниатюрных палаток, между которыми патрулировали одетые в броню крабы с ноготь величиной, а приметят спускающуюся с неба гигантскую голову человека, тотчас юркнут в щели между стеблями. Кое-где словно пучки золотой проволоки сверкали в солнечных лучах. На самом деле это были черви; они все время пребывали в спутанном состоянии, становясь все толще и толще, и никакого движения не приметишь. Но главная диковина — аплизии, они же морские зайцы. В прежних плаваниях мы с ними совсем не встречались, теперь же сразу два вида неторопливо паслись на наших подводных лугах. Один поменьше, величиной с большой палец, желтый, как банан; второй подлиннее и потучнее, зеленовато-бурой окраски. Если не считать двух пар придатков на голове, напоминающих заячьи уши, у этих брюхоногих моллюсков не было ничего, что оправдывало бы родовое наименование. Неуклюжие, медлительные, тупомордые, с бугорчатой кожей на бесформенном теле, они скорее смахивали на мини-бегемотов, когда ползли вверх по бунтам, а оказавшись выше ватерлинии, вертели головой, соображая, куда двигаться дальше. Спугнешь — съеживаются и прячутся в раковину, уподобляясь финику.
За исключением крабов, никто из наших подводных пассажиров не решался выходить за пределы влажной зоны. Возможно, крабиков заманили на палубу летучие рыбы. Мы находили не всех рыбок, залетавших ночью на борт ладьи, но крабы безошибочно выслеживали не замеченную нами добычу среди бунтов и груза. Примостившись на горе еды, двурукие и восьминогие шельмецы очищали от чешуи подходящий участок и принимались жадно уписывать даровое угощение.
Наш морской огород был утехой не только для глаз. Набрав котелок крупных морских уточек, Детлеф варил их с чесноком, иракскими специями и сушеными овощами; лучшей ухи мы в жизни не ели, особенно если добавить в нее летучей рыбы.
Эта рыба — благо для всякого, кто идет на плоту в теплых водах. По вкусу она не уступает отборной сельди, а как наживка превосходит самые дорогие искусственные приспособления. Разновидность, встреченная нами в Индийском океане, была не из крупных — всего около восемнадцати сантиметров в длину, и если мы утром подбирали две-три такие рыбки, этого было маловато на завтрак для одиннадцати мужчин. Зато, наживив крючок одной рыбкой, можно было тотчас выловить метровую корифену, которой вполне хватало на обед всей команде. А когда мы посвятили самого страстного рыболова на борту, Асбьёрна, в древнейший секрет — как приманивать летучих рыб, он стал на ночь зажигать все наши керосиновые фонари и выставлять их вдоль рубок. Рыбки градом сыпались на палубу. Идя на юг, мы по утрам собирали все более богатый урожай. Во время ужина летучие рыбки иной раз проносились над столом, награждая нас тумаками и приземляясь в мисках и котелках. Тростник и брезент пестрели метинами из серебристой чешуи. Не раз и не два мы просыпались ночью оттого, что холодная рыба шлепалась прямо в постель к нам и принималась отчаянно бить длинными грудными плавниками, но снова взлететь не могла, потому что стартовую скорость этим летунам придает энергичное движение хвоста в воде. Я спал у дверного проема, и меня чаще других будило холодное прикосновение рыбы, протискивающейся в спальный мешок. Помню случай, когда лежавший рядом Карло сел и со смехом глядел, как я тщетно пытаюсь найти ночного гостя, устроившего пляски на моей постели. Утром Карло обнаружил его мертвым в своем спальном мешке.
