Предметом спора в данном случае являлась не своеобразная манера исполнения Ньютона. Beastie Boys — все с этим согласились — на законных основаниях использовали запись исполнения Ньютона, соответствующим образом оплаченную. И вопроса по поводу копирования оригинальной музыки сэмпла не возникало. Предмет спора заключался в следующем: должны ли были Beastie Boys получать второе разрешение? Была ли оригинальная композиция, звучащая в эти шесть секунд, настолько оригинальной и своеобразной, что можно было бы говорить о принадлежности ее Ньютону? По мнению суда, она таковой не являлась.
Главным экспертом защиты со стороны группы выступал Лоуренс Феррара, профессор музыки Нью-Йоркского университета. Когда я попросил его пояснить решение суда, он подошел к стоящему в углу его кабинета пианино и наиграл три ноты: «до», «ре-бемоль», «до». «Вот и все! — воскликнул он. — Больше ничего нет! Вот что было использовано. Вы знаете, что это такое? Не более чем мордент, мелодическое украшение, чередование звуков. Его использовали тысячи и тысячи раз. Этим никто не может владеть».
Затем Феррара наиграл самую известную четырехнотную последовательность в классической музыке — вступительную часть Пятой симфонии Бетховена: «соль», «соль», «соль», «ми-бемоль». Звучал, несомненно, Бетховен. Но можно ли было считать это авторским произведением? «Этот случай посложнее, — объяснил Феррара. — Такое писали и другие композиторы. Бетховен сам использовал эту последовательность в одной из фортепианных сонат, и подобные фигуры можно найти у его предшественников. Одно дело, если мы говорим о да-да-да-даммм, да-да-да-даммм — именно об этих нотах, с этой продолжительностью. Но просто четыре ноты "соль", "соль", "соль", "ми-бемоль"? Они никому не принадлежат».
Однажды Феррара выступал свидетелем-экспертом у Эндрю Ллойда Уэббера. Ему предъявил иск композитор Рей Репп, сочинитель католических месс. Репп заявил, что вступительная часть «Phantom Song» 1984 года из мюзикла «Phantom of the Opera» поразительно похожа на его композицию «Till You», написанную шестью годами ранее, в 1978 году. Рассказывая эту историю, Феррара снова уселся за пианино и наиграл начало обеих песен, одну за другой. Они, вне всяких сомнений, звучали поразительно похоже. «Вот это Ллойд Уэббер, — пояснил Феррара, называя каждую проигрываемую ноту. — А вот это Репп. Та же последовательность. Единственная разница в том, что у Эндрю звучит кварта, а у Реппа — секста».
Но Феррара на этом не успокоился. «Я попросил дать мне все, что Эндрю Ллойд Уэббер написал до 1978 года, — "Jesus Christ Superstar", "Joseph", "Evita"». Он тщательно изучил все партитуры и в мюзикле «Joseph and the Amazing Technicolor Dreamcoat» нашел то, что искал. «Это песня "Benjamin Calypso", — Феррара начал играть. Музыка сразу показалась знакомой. — Это первая строка "Phantom Song". Здесь даже ноты совпадают. Но обождите — сейчас будет еще интереснее. Вот "Close Every Door" из концертного исполнения "Joseph" 1969 года».
Феррара — подвижный щеголеватый мужчина с тонкими ухоженными усами. Рассказывая о деле Ллойда Уэббера, он едва не прыгает на месте. Он снова начинает играть. Это вторая строка «Phantom».
В деле «Choir» копирование Beastie Boys не приравнивается к краже в силу своей незначительности. В деле «Phantom» музыка, якобы скопированная Уэббером, не приравнивалась к краже, поскольку рассматриваемый материал изначально не принадлежал обвинителю. Согласно закону об авторских правах, важен не столько сам факт копирования чьего-то произведения. Значение имеет, что вы скопировали и в каком объеме. Доктрина интеллектуальной собственности не является практическим применением этического принципа «не укради». Она базируется на допущении, разрешающем кражу в определенных ситуациях. Защита авторских прав имеет временные рамки: как только произведение становится общественным достоянием, любой может копировать его без всяких ограничений. Или предположим, вы в своем подвале изобрели лекарство от рака груди. Любой полученный патент защищает ваши права в течение 20 лет, но по истечении данного срока вашим изобретением может воспользоваться любой человек. Первоначальная монополия — это экономический стимул для людей, изобретающих вещи вроде лекарств от рака. Но по прошествии разумного периода времени любой получает право украсть ваше лекарство, потому что это в интересах общества — предоставить свободный доступ к вашему изобретению как можно большему количеству людей. Только так они смогут изучить его и разработать более эффективные и дешевые варианты. Этот баланс между защитой и ограничением интеллектуальной собственности, по сути, зафиксирован в конституции: «Конгресс имеет право содействовать развитию наук и полезных ремесел, обеспечивая на определенный срок — (обратите внимание на уточнение определенный) — авторам и изобретателям исключительные права на их произведения и открытия».
4
Так правда ли, что слова принадлежат тому, кто их написал, так же, как иные виды собственности принадлежат своим владельцам? Вообще-то нет. Вот что пишет профессор юриспруденции Стэнфордского университета Лоуренс Лессиг в своей новой книге «Свободная культура» (Free Culture)
[2]
:
«Называть авторское право в обыденной речи "правом собственности" не совсем верно, поскольку в данном случае это довольно странный вид собственности… Если я беру стол для пикника, стоящий у вас на заднем дворе, то понимаю, что беру, — вещь, стол для пикника, и после того как я ее забрал, этой вещи у вас не будет. Но что я забираю, если, позаимствовав хорошую идею и последовав вашему примеру, иду в магазин и покупаю там стол для пикника и ставлю его у себя на заднем дворе? Что же в таком случае я взял?
Дело не в вещественности столиков для пикника по сравнению с идеями, хотя это различие имеет важное значение. Суть в том, что обычно — за крайне редким исключением — идеи, увидевшие свет, свободны. Я ничего у вас не забираю, если копирую ваш стиль одежды — хотя могу показаться странным, если буду делать это каждый день… Напротив, как выразился Томас Джефферсон (и это особенно верно в случае подражания в одежде): "Тот, кто заимствует у меня идею, обогащает свои знания, не уменьшая моих; точно так же, как тот, кто зажигает свою свечу от моей, получает свет, не оставляя меня во тьме"».
По мнению Лессига, в вопросах разграничения личных и общественных интересов в отношении интеллектуальной собственности суды и Конгресс в большей степени склоняются в сторону личных интересов. Он пишет, к примеру, о настойчивом стремлении некоторых развивающихся стран получить доступ к недорогим аналогам западных лекарств посредством так называемого «параллельного импорта», т. е. покупки лекарств у других развивающихся стран, получивших лицензию на производство патентованных препаратов. Это решение могло бы спасти множество жизней. Соединенные Штаты воспротивились, но не потому, что параллельный импорт сказался бы на прибыли западных фармацевтических компаний (в конце концов, в развивающиеся страны они продают не так уж много патентованных лекарств). США мотивируют свой отказ тем, что такое разрешение нарушает неприкосновенность интеллектуальной собственности. «Мы как культура утратили этот баланс, — пишет Лессиг. — Сегодня в нашей культуре царит собственнический фундаментализм, несвойственный нашей традиции».
