«Страшнее всего этого может быть только смерть близких людей», — признался недавно Нидерхоффер. Разговор происходил весенним днем в библиотеке его огромного дома. Две собаки с утомленным видом слонялись туда-сюда. Их хозяин — Виктор Нидерхоффер — высокий мужчина атлетического сложения, с выразительным лицом и мрачным взглядом. Он не обут. Один край воротника рубашки загнулся. Нидерхоффер говорит, глядя в сторону: «Я подвел друзей. Лишился компании. Я был одним из крупнейших финансистов, а теперь вынужден был начинать все с нуля. — Он помолчал. — Пять лет прошло. Бобер построил плотину. Река ее смыла, поэтому он стал сооружать более прочное основание. Думаю, мне это удалось. Но я ни на минуту не забываю о том, что еще может случиться».
Где-то в отдалении раздался стук в дверь. Это пришел Милтон Бонд, художник, который хотел подарить Нидерхофферу картину с изображением Моби Дика, нападающего на «Пекод». Хозяин отправился встретить гостя в холле. Пока Бонд снимал с подарка бумагу, Нидерхоффер разглядывал картину, стоя на коленях. У него есть и другие картины с «Пекодом», а также изображения «Эссекса», корабля, история которого легла в основу романа Мелвилла. На стене в офисе у Нидерхоффера висит изображение «Титаника». По признанию самого Виктора, они помогают ему смирять себя. «Что для меня важно в истории "Эссекса", так это судьба его капитана. Дело в том, что после возвращения в Нантакет он получил работу, — рассказывает Нидерхоффер. — Новые работодатели сочли, что капитан прекрасно проявил себя после атаки на корабль. Люди спрашивали, как же ему не боятся доверить новое судно. На что тот всегда отвечал, что молния не попадает в одно и то же место дважды. Все это дело случая. Но и со вторым кораблем приключилось несчастье: он застрял во льдах. Репутация капитана была погублена окончательно. Он даже не давал спасти себя, пришлось силой вытаскивать его с корабля. Остаток жизни он проработал уборщиком в Нантакете. На Уолл-стрит таких называют призраками. — Нидерхоффер возвращается в библиотеку, усаживается в кресло и кладет ноги на стол. В его глазах блестят слезы. — Понимаешь? Я не могу позволить себе проиграть еще раз. Мне придет конец. Вот в чем смысл "Пекода"».
Примерно за месяц до краха Нидерхоффер обедал вместе с Та-лебом в ресторане в Вестпорте и рассказал ему о продаже «голых опционов». Легко представить этих двоих, сидящих друг напротив друга. Нидерхоффер объясняет, что идет на допустимый риск, что вероятность крушения рынка слишком мала. Талеб слушает, качает головой и думает о черных лебедях. «Я расстался с ним в расстроенных чувствах, — вспоминал Талеб. — Этот человек выполнял тысячу ударов слева. Играл в шахматы так, словно на кону стояла его жизнь. Все, что бы он ни задумал, у него выходило лучше, чем у других. Он был моим героем…» Вот почему Талеб не желал походить на Нидерхоффера, когда тот был в зените славы. Вот почему не мечтал о серебре, доме и теннисных партиях с Джорджем Соросом. Он слишком хорошо представлял себе, чем все может обернуться, и мысленно видел, как Нидерхоффер распродает серебро, берет взаймы у собственных детей, с горечью признается в том, что подвел друзей. Талеб не знал, достанет ли ему мужества жить с осознанием такой перспективы. В отличие от Нидерхоффера он никогда не верил в свою неуязвимость. А разве можно в нее верить, если ты видел, как гибнет твоя страна, если ты оказался одним на сотню тысяч заболевшим раком горла? Талебу не оставалось ничего другого, кроме как всеми способами пытаться не допустить катастрофы.
Подобная осторожность не выглядит героической; она напоминает, скорее, унылую бережливость бухгалтера или учителя воскресной школы. Правда в том, что мы симпатизируем таким, как Нидерхоффер, потому что в глубине души похожи на него: готовность идти на большой риск — и подниматься после сокрушительного падения — мы почитаем за мужество. Но в этом мы ошибаемся. Это урок, который преподали нам Нассим Талеб и Виктор Нидерхоффер, это урок нашего неспокойного времени. Истинное мужество в борьбе с импульсивными порывами, в упорной и трудной подготовке к неизбежному.
Осенью 2001 года Нидерхоффер продал огромное количество опционов, делая ставку на стабильность рынка. Но вдруг, как гром среди ясного неба, два самолета врезались в здания Всемирного торгового центра. «Я был раздавлен, — Нидерхоффер качает головой. Событий 11 сентября не мог предвидеть никто. — Все случилось совершенно неожиданно».
Талеб прославился. Его вторая книга — опубликованная через несколько лет после выхода этой статьи — называется «Черный лебедь» (The Black Swan: The Impact of the Highly Improbable). Она разошлась огромными тиражами. Во время финансового кризиса 2008–2009 годов фонд Талеба хорошо заработал. Мы случайно встретились на конференции весной 2009 года, как раз в разгар финансового переполоха. «Под нашим управлением теперь миллиарды долларов, — сказал Нассим, — и мы все равно ничего не знаем». Так похоже на него! Пока я писал эту статью, мы несколько раз встречались и обедали вместе. Ни с чем не сравнимое удовольствие от общения с Талебом омрачалось лишь ужасом от предстоявшей мне работы по расшифровке многих часов аудиозаписи!
Кстати сказать, Нидерхоффер за эти годы неоднократно то терял деньги, то снова зарабатывал их.
Естественный цвет
Краска для волос и история послевоенной Америки
1
Во времена Великой депрессии — задолго до того, как Ширли Поликофф стала одним из известнейших копирайтеров своего времени, она начала встречаться с Джорджем Гальпериным, сыном ортодоксального раввина из Рединга, штат Пенсильвания. Вскоре Джордж пригласил ее на Песах, чтобы познакомить с родней. Они ели жареных цыплят, цимес и бисквиты, и Ширли была очарована милым и веселым раввином Гальпериным. Но поладить с матерью Джорджа оказалось не так просто. Ортодоксальная еврейка из Старого Света с гладко зачесанными назад волосами не увидела в Ширли достойной партии для своего сына.
— Ну, как я справилась, Джордж? — спросила Ширли, едва они уселись в машину, чтобы возвращаться домой. — Я понравилась твоей матери?
Джордж ответил уклончиво:
— Моя сестра Милдред от тебя в восторге.
Повисла пауза…
— Она говорит, ты красишь волосы. Еще одна пауза.
— Ты действительно красишься?
Ширли Поликофф почувствовала себя оскорбленной. Она так и слышала голос будущей свекрови: «Fahrbt zi der huer? Oder fabrbt zi nisht?» («Она красит волосы? Или нет?»)
Она-то, конечно, красила волосы. Ширли Поликофф делала это всегда, даже тогда, когда блондинками ходили только хористки да проститутки. С 15 лет она посещала салон красоты мистера Николаса в родном Бруклине — для чего надо было подняться всего на один лестничный пролет, — и тот «высветлял макушку», пока ее природный каштановый цвет не исчез без следа. Она считала, что должна быть блондинкой — точнее, она считала, что решение быть или не быть блондинкой принимать только ей, но никак не Богу. Ширли любила насыщенные цвета: оранжевый, красный, кремово-бежевый. Носила фиолетовую замшу и голубой шелк и принадлежала к тем, кто, купив дизайнерскую куртку, собственноручно украшает ее новыми деталями. Однажды — тогда она уже владела собственным рекламным агентством — Ширли направлялась в Мемфис на презентацию для компании Maybelline. Вдруг прямо посреди скоростной магистрали ее такси сломалось. Она выскочила из машины и остановила грузовик Pepsi-Cola. По словам водителя, он подобрал ее потому, что никогда не встречал таких, как она. «Она могла нацепить три наряда одновременно, и все они выглядели потрясающе», — говорит Дик Хюбнер, который был ее креативным директором. Она была яркой, броской и тщеславной, совершенно неотразимой, и, по ее мнению, ни одно из этих качеств не сочеталось с каштановыми волосами. Та женщина, в которую она старательно превращалась всю жизнь, не могла иметь каштановые волосы. Родители Ширли, Химан Поликофф, мелкий торговец галстуками, и Роуз Поликофф, домохозяйка, выходцы с Украины, жили в районе Флэтбуш в Бруклине. Сама Ширли обосновалась на Парк-авеню. «Если вы спросили бы мою мать "Вы гордитесь тем, что вы еврейка?", она ответила бы "Да", — говорит ее дочь Алике Нельсон Фрик. — Она никогда не скрывала свое происхождение. Но она верила в мечту и считала, что каждый может обзавестись атрибутами принадлежности к высшему обществу, включая манеры и внешний вид. Она считала, что нужно быть тем, кем хочешь, например, блондинкой».
