– Почему вы отпустили ее из гостей одну? – спросил наконец Гунарстранна.
– Почему? Ну… ей стало нехорошо, а мне там нравилось.
– Но вы там появились в первый раз, верно?
– Как и Катрине.
– Не совсем. Катрине была знакома с хозяевами дома и еще несколькими людьми. А вы не знали никого из присутствовавших.
– Я был таким же гостем, как все остальные, и обстановка там была очень непринужденная.
– В каком смысле «непринужденная»?
– Ну, все веселились, рассказывали анекдоты, много смеялись… С этими людьми приятно было общаться!
– Вы ушли оттуда, в числе прочих, с некоей Мерете Фоссум. Она примерно ваша ровесница?
– Немного моложе. – Эйдесен, видимо, изо всех сил старался не отводить глаза в сторону.
– Вы сказали, что хорошо проводили время. Насколько я понял, в основном речь шла о вас с ней вдвоем, верно?
– Там было полно народу, но мы немного потанцевали, поболтали.
– «Мы»? Значит, вы там тесно общались, вели себя как парочка?
– Мы не были парочкой. У меня была Катрине!
– Но вас потянуло к этой Мерете… Вы с ней, как говорится, нашли общий язык еще до того, как Катрине ушла, так?
– Нет.
– Катрине ушла не поэтому? Не потому, что вы приставали к другим женщинам?
– Я ни к кому не приставал.
– Но вы с ней танцевали. И признались, что до того поссорились с Катрине.
– Из-за таких вещей мы с ней не ссорились.
– Где она живет?
– Кто?
– Мерете Фоссум.
– В Гаглеберге, у поворота по пути в Рюенберг.
– Откуда вы знаете?
– Домой мы поехали вместе и заплатили за такси пополам. Там она вышла.
Гунарстранна подал знак Фрёлику. Тот встал и направился к двери, но потом как будто что-то вспомнил.
– И последнее, – сказал Фрёлик, пока его коллега расстегивал пиджак и сворачивал самокрутку.
– Да? – устало спросил Эйдесен, глядя на него.
– Мы знаем, во что она была одета, но ведь вас пригласили в гости. Какие украшения на ней были?
– Украшения? – задумался Эйдесен. – Тонкая золотая цепочка на шее. Наверное, пара браслетов… Она обожала браслеты! Всегда носила вот здесь. – Он ткнул себя пальцем в запястье. – Они позвякивали. Ей казалось, круто, когда они звякают.
– А еще?
– Как-то ничего не припоминаю.
– Может, кольца?
– Да, конечно, она всегда носила много золота.
– А в ушах что-нибудь было?
– Да. Я сам подарил ей золотые сережки в виде листочков конопли.
– Я думал, она чиста.
– Так и было.
– Но листья конопли?..
– Да, а что такого?
Фрёлик махнул рукой и буркнул:
– Ничего.
Он ждал Гунарстранну. По пути к выходу инспектор задел плечом более высокого и крепкого Уле Эйдесена и сказал:
– В течение ближайших суток вы обязаны явиться в Институт судебной медицины, где сдадите анализ ДНК. – Гунарстранна сунул сигарету в рот. – У вас двадцать четыре часа. До свидания!
Глава 16
Разговоры под дождем
Дождь пытался смыть маленькое и узкое пятнышко от шариковой ручки на большом пальце левой руки Фрёлика. Дождевая капля падала туда каждые три секунды. Он почти ничего не чувствовал, потому что промок почти насквозь. Его дождевик был сшит из прочного, похожего на картон материала. Рукава не гнулись; вода стекала по ним. Синее пятнышко контрастировало с по-летнему загорелой кожей на предплечьях.
Он нагнулся и осмотрел поломанные кусты малины. Осмотрел землю, стараясь не мять траву. Можно ли считать вмятину на краю канавы местом преступления? Теперь это уже не так важно. Даже если следы и остались, их смыло ливнем. Зеленый плащ доходил до бедер; под плащом на нем были темно-синие джинсы и высокие зеленые болотные сапоги. Он попытался одернуть на себе дождевик, чтобы дождь не мочил джинсы, но тщетно. Обе штанины потемнели от дождя, и всякий раз, меняя положение, он испытывал неприятное ощущение: джинсы липли к ногам. Капюшон упал на лицо, как забрало шлема; когда нужно было повернуться, приходилось разворачиваться всем корпусом. Кроме того, он вынужден был свободной рукой сдвигать капюшон назад, чтобы видеть что-нибудь, кроме подкладки. Фрёлик вздохнул, выпрямился и зашагал к другим следователям.
– Не знаю, – сказал он.
Больше ему ничего не нужно было говорить. Остальные прекрасно его поняли. Возможно, здесь в самом деле произошло убийство, но, с другой стороны, так же вероятно, что в этом месте продирался сквозь заросли олень.
– Во всяком случае, одежды нет, – сказал Иттерьерде, самый старший из их группы, кривоногий, сутулый, длиннорукий, с мощным, почти бочкообразным торсом. – Франки, ты уже брал отпуск?
Не снимая капюшона, Фрёлик покачал головой.
– Не ездил ловить большую щуку?
– Я больше люблю форель, – ответил Фрёлик, знавший о страсти Иттерьерде – ловле щук.
– А щука тебе ни разу не попадалась?
– Нет, – ответил Фрёлик, глядя на дождь. – Ужение на муху – само по себе искусство. Надо найти нужное место, выбрать наживку и не сдаваться, пока не клюнет.
– Щуку все равно ловить труднее, – не сдавался Иттерьерде. – В воскресенье я поймал рыбину на четыре кило!
– Я никуда не могу уезжать по воскресеньям, – объяснил Фрёлик. – Мой босс совсем не интересуется рыбной ловлей.
– Четыре кило, – повторил Иттерьерде. – Пришлось убить ее двусторонним молотком; я лупил ее по башке, пока кожа не треснула, а потом упаковал ее в черный мешок для мусора, положил на дно лодки и еще два часа рыбачил. Когда я вернулся, моей старушки не было дома. Я положил щуку в раковину и написал записку: мол, почисть ее и приготовь к ужину рыбные котлеты! Моя хозяйка вернулась, взяла нож, а щука вдруг как захлопает хвостом и как выпрыгнет на пол! Представь, она полдня дышала воздухом, потом валялась в сухой раковине, но на полу извивалась и щелкала челюстями, как голодный крокодил!
Фрёлик устало улыбнулся.
– Наверное, твоя щука из тех, что ест детишек, которые купаются в реке, – сухо заметил он.
– Думаешь, я вру? – обиделся Иттерьерде. – А ведь убить щуку очень трудно! Они живут как в джунглях. В засуху зарываются в ил. Когда в июле реки пересыхают, их становится видно – лежат себе в иле, только глаза торчат. Любители щук изо дня в день за ними охотятся, но они живучие! Потом начинаются дожди, щуки всплывают, бьют хвостами, что твои киты, и привет! – Иттерьерде не улыбался. Его лицо избороздили глубокие морщины. Он стеснялся своих некрасивых зубов и говорил почти не разжимая губ. От этого к его лицу словно приросло вечно недовольное, мрачноватое выражение, и даже самые нелепые рыбацкие байки в его устах звучали правдоподобнее.
