Ее собственная карьера, и в лучшие времена казавшаяся далекой перспективой, теперь начала выглядеть совсем уж надуманной ерундой. Нью-Йорк лопался от привлекательных женщин с приятными джазовыми голосами и версиями «Big Yellow Taxi» в стиле босановы. Она вряд ли смогла бы танцевать или играть на сцене – в городе, где почти каждую официантку можно было назвать «тройной угрозой», Нора представляла собой всего лишь одинарную угрозу, причем даже не особенно впечатляющую. В двадцать три она казалась себе певицей, которая иногда подрабатывает официанткой, в двадцать семь – иногда поющей официанткой, а в тридцать наконец стала полновесной официанткой. Амбиции и уверенность постепенно вымывались, замещаясь завистью и жалением себя, и все чаще и чаще она старалась не прийти домой вечером. Там, в маленькой перегретой комнатке, лежал Оуэн с набитым фисташками ртом, препарируя боевик, – и Нора становилась язвительной и вредной, насмехалась над ним, и они ссорились, и она злилась и стыдилась, что все никак не велит ему выметаться.
В поисках какой-нибудь творческой отдушины она как-то взяла его «Сценарий запросто», прочитала, переварила и засиделась допоздна, куря и пробуя делать наброски: диалог, услышанный от ребят в ресторане, истории из своей музыкальной жизни, немного семейной мифологии – страницы и страницы, исписанные нетрезвым размашистым почерком в ранние утренние часы. Перечитав записи на другой день, в тщетном стремлении быть объективной, Нора заподозрила, что, возможно, они не так уж плохи, а она все-таки может делать что-то еще. Но в следующий раз при попытке писать страница осталась абсолютно пустой, и эта новая амбиция внезапно показалась такой же непрактичной и тщетной, как и остальные.
Той длинной холодной зимой, просыпаясь поздно утром от очередного похмелья и теплого, пахнущего солеными крендельками дыхания на лице – дыхания мужчины, до которого ей уже давно не было дела, – Нора со всей очевидностью поняла, что отупела и одурела от одиночества. Ее судьба обязана измениться. Должно случиться что-то хорошее – и скоро.
Затем, в апреле, Джош Харпер вошел в ее ресторан и заказал клубный сэндвич.
Награды Мужчины года
Он приехал в Америку после шумного успеха: роли Кларенса, смертельно больного, умственно отсталого инвалида в «Живи одним днем» – телефильме, неожиданно вышедшем в киноверсии. Фильм подтвердил потенциал Джоша, прокатился по фестивалям и завоевал ему награду БАФТА. Отзывы были блистательные, сплошь в превосходных степенях, и предложения от телевидения, театра и кино посыпались горой. К тому же Джош потратил немало времени, беззастенчиво флиртуя с журналистками в гостиничных барах, и в результате получил некоторое количество восторженных до неприличия статей о себе, в которых пошлые заигрывания претендовали на серьезную журналистику: эти удивительные глаза, эта кривоватая улыбка, это простое, земное, непосредственное обаяние, этот сексуальный призыв, который, по-видимому, излучается без всякого намерения. Он демонстрировал мужские костюмы нового сезона для субботне-воскресных приложений к журналам – и мог их потом оставить себе. Он стал вкладывать деньги в недвижимость. Его пригласили на церемонию вручения награды «Мужчина года» от одного журнала, и хотя на самом деле Джош не был конкретно назван Мужчиной года, но, по крайней мере, познакомился с ним, и они нюхали вместе кокаин – по иронии судьбы, в туалете для инвалидов. Внезапно он обзавелся двумя агентами и импресарио, журналистом, архитектором, бухгалтером, финансовым консультантом – у него появилась Свита. Джош был таким человеком, который нуждается в Свите.
За этим последовал эксцентричный ультражесткий гангстерско-трансвеститский драматический фильм «Стилет», потом эпатажная роль антигероя в костюмной драме от Би-би-си, в которой, по словам «Радио таймс», он «заставлял дамские сердца бешено скакать». Желая расширить свое амплуа и популярность, он согласился на роль второго плана в «Завтрашнем преступлении» – дорогом американском коммерческом фильме, в котором ему предстояло изображать Отто Декса, Умника Новичка-Полицейского с Принципами, Воюющего с Продажными Властями в Мегаполисе‑4 – роль, о которой он сам говорил то как о «просто развлечении», то как о «самом жутком предательстве себя», в зависимости от того, кому это рассказывал. Лучше всего было то, что в Лос-Анджелес он летел первым классом; нет, даже не первым – премьер-классом, «первым» по-французски – реверанс от студии. Когда Джош принял третий бесплатный бокал шампанского от стюардессы (заметно более симпатичной, чем в эконом-классе) и обозрел бесстыдно обширные саванны почти пустого пространства перед своим откидным креслом, у него возникло ощущение какой-то чудесной ошибки. Вдобавок, открыв журнал авиакомпании, он обнаружил там статью «Без ума от этого парня
[24]
. Почему Голливуд сходит с ума по Джошу Харперу». Ничего удивительного, что люди на него глазели. Он поднес бокал с шампанским к губам и увидел, что стюардесса написала на подставке свой телефон. Перелет из Лондона в Лос-Анджелес занимает двенадцать часов, но Джошу Харперу их даже не хватило.
После двух недель звездной жизни в Лос-Анджелесе он вернулся в Нью-Йорк: увидеться с новыми друзьями и, в теории, поработать над своим акцентом для фильма. Заскочив в «Бобс» однажды поздно вечером, пьяный и немного обдолбанный, он совершил потенциально смертельную ошибку: щелкнул пальцами, чтобы привлечь внимание официантки. Последовавшая тирада была столь оскорбительной и красноречивой, столь остроумной и забавной, что Джошу не осталось выбора, кроме как рассыпаться в извинениях, поставить девушке выпивку, потом еще раз, пялиться на нее, пока она пыталась работать, а потом оставить демонстративные чаевые. После того как ресторан закрылся и все остальные ушли, он помог ей наполнить солонки и бутылки с кетчупом, поставить стулья на столы, все время украдкой на нее поглядывая. Затем, когда все было убрано, они плюхнулись на диванчик и принялись болтать.
Следуя своей натуре, Нора поначалу была настроена скептически. Она практически не обращала внимания на англичан, особенно молодых и предположительно понтовых, которые заходили в бар почти каждый вечер и громко несли всякую чушь. Ей не нравилось снисходительное, высокомерное отношение, самодовольная вера в то, что быть англичанином – уже само по себе заслуга, как будто Шекспир и «Битлз» уже сделали за них всю работу. И, нет, дело тут было не в акценте, который всегда звучал гнусаво, фальшиво и жестко для ее уха. Она ненавидела их самоуверенность в политических вопросах и абсолютную убежденность, что англичане – единственные люди в мире, которые способны быть либералами или пользоваться иронией. Нора эффективно применяла иронию последние двадцать пять лет, большое спасибо, и не нуждалась в уроках в данной области, и менее всего от нации, которая даже не может правильно слова произносить. Когда только стало ясно, что Джош не просто англичанин, но еще и английский актер, она приложила все свои силы к тому, чтобы не выбить собой пожарную дверь и не сбежать. Если и существовало слово, которое включало в Норе тревожную сирену, то это было слово «актер» – только «фокусник» и «добровольный пожарный» казались ей более ужасными.
