– Неужели, Одри?
Он даже не осознавал, что произнес это вслух, пока она не отозвалась:
– Что ты имеешь в виду?
Черт.
– Я имею в виду, что возможны десятки других вариантов. Блейк знал, что мог доверять тебе целиком и полностью.
Именно это делало его предательство таким мерзким.
– Я подумала, может, он обвинил тебя в этом, а зная твои переживания по поводу отца, ты мог оскорбить его, и вы двое, возможно, подрались…
Наверное, подсознательно она хотела верить именно в это.
– Он ни в чем меня не обвинял. – Это Оливер мог сказать с уверенностью. Блейк мог быть обвиняемым, но никак не обвинителем.
– Ах. – Между ее бровей вновь появились привлекательные морщинки. – Хорошо.
Идеи у нее иссякли. Оливер знал, что он мог просто сменить тему, и она бы смирилась с этим, потому что ее блестящий ум касался самых краев правды, но решительно не хотел ее замечать.
Нет. Ее любопытство не умрет вместе с мужем. Оно будет тлеть внутри ее и лишь усилит ее неуверенность в себе, как это делают все тайны. Но эффект от правды будет не намного лучше.
Если бы Одри ничего не знала, можно было бы оставить все как есть, но она знала достаточно и в конце концов докопалась бы до правды. Или узнала бы ее от кого-то другого, а не от друга.
Оливер изучал ее волевое лицо и принял решение.
– Это было чувство вины, Одри. – Ложечка замерла на полпути ко рту. – Блейк изменился и проявлял излишнюю заботу, потому что знал, что произойдет, как только ты покинешь страну.
Ее огромные голубые глаза стали еще больше.
– Что ты имеешь в виду?
Он сделал глубокий вдох и осквернил память покойного:
– У твоего мужа были любовные связи, Одри. Много связей. Каждый год, пока ты была здесь со мной.
Многословные извинения персонала за то, что было, по существу, ее собственной неловкостью, подарили Одри несколько драгоценных минут, чтобы взять себя в руки. Безупречные девушки в экзотическом китайском шелке оттирали и очищали ее испорченный льняной наряд, после того как ложечка, ракушка и все ее реликтовое содержание вывалилось из ее омертвевших пальцев.
Оливер смотрел на нее с беспокойством.
Одри никогда не видела одновременно так много рук у себя на груди и на бедрах. Какая ирония – узнать об изменах мужа именно сейчас, здесь, обнаружить, что ее муж, едва уделявший ей внимание, по-видимому, спал со всем городом, как только она уезжала из страны.
Предательство причиняло ей нестерпимую боль, обжигало внутри, где-то за сердцем, в которое она никого никогда не впускала.
И слезы обиды брызнули у нее из глаз.
– Мин-Гуа! – рявкнул Оливер, а затем начал что-то тихо говорить метрдотелю.
Тот быстро скомандовал что-то своим сотрудникам, которые убегали по очереди, чтобы выполнить отдельные поручения. Один принес Одри чистое полотенце, но оно не могло особо помочь красному пятну, которое расплылось у нее на груди, как кровавая рана на бледной коже.
– Пойдем, – сказал Оливер, подняв ее на ноги. – Ты можешь переодеться наверху.
Она позволила ему проводить себя к выходу – его горячая и уверенная рука поверх ее ледяной. Но когда они добрались до лифтов, он потащил ее вверх по винтовой лестнице с ковровым покрытием, которая обнаружилась со стороны холла.
Наверху обстановка была совсем другой: полированный пол и нейтральный декор, такой популярный в этой части Китая. Это производило на Одри вполне домашнее впечатление, потому что напоминало ее виллу в Австралии: те же роскошные бежевые оттенки. Вкус Блейка, не ее. Все очень стильно, но абсолютно бездушно.
Как их брак.
Оливер провел карточкой-ключом по сканеру и распахнул массивные темные двери, за которыми открылось удивительное пространство.
Пентхаус располагался прямо на крыше здания, и из его окон на все триста шестьдесят градусов открывался изумительный вид: горы, невероятные небоскребы Центрального Гонконга и с другой стороны бухты полуостров Коулун.
Жаль, что она была не в настроении, чтобы наслаждаться этим.
– Расскажи мне, – произнесла она, как только дверь за ними закрылась.
Но Оливер снял с нее мокрый жакет и положил его на скамейку в кухне.
Одри скрестила руки на влажной груди и подошла к огромному окну, чтобы просто… посмотреть.
– Он называл их своей рождественской премией. – Оливер вздохнул позади нее.
Боль снова пронзила ее. Это было как раз в стиле Блейка – грубо.
– Кто они были? Где он их находил?
– Я понятия не имею, Одри.
– Как давно ты знаешь это? Все три года?
– В первый год я думал, что он, возможно, перерастет это. Но когда он сделал это снова на следующий год, я понял, что это была не случайность. Так что я заговорил с ним об этом.
Она обхватила себя за локти:
– Значит… в общей сложности, пять лет? На протяжении всего нашего брака?
Ее голос задрожал на последних словах. Она увидела отражение Оливера в стекле балкона – он стоял с опущенной головой, сраженный, каким она никогда его не знала.
– Мне очень жаль, Одри. Ты не заслуживаешь этого.
– Почему ты не сказал мне раньше? – прошептала она.
– Потому что знал, что это причинит тебе боль.
Она развернулась:
– Ты предпочел оставить меня в браке, где меня выставляли полной дурой?
– Я не мог быть уверен, что ты не знала.
Она повысила голос:
– Ты думал, что я могла знать и оставаться с ним?
Как его мать? Так его воспитали?
– Я не был уверен, – повторил он. – Об этом нелегко говорить.
– Так поэтому ты не пришел на его похороны?
– Я объяснил почему…
– Верно. Ты бы ведь стал домогаться меня. – Она фыркнула. – Вообще-то я не поверила этому объяснению. – Боль, которую она испытывала, должна была выплеснуться куда-то, а Оливер оказался под рукой.
– Ты должна поверить мне. Почему ты думаешь, я послал твои любимые цветы, а не его? Я хотел быть там для тебя.
– Как жаль, что Блейк не разделял твоей страсти ко мне, тогда ему не пришлось бы искать секс на стороне.
– Значит, ты и он… – рискнул предположить Оливер.
Она обернулась:
– Была ли у нас богатая и полноценная сексуальная жизнь? Очевидно, нет. Я знала, что не особо впечатляла его в постели, но и не предполагала, что довела его до такого отчаянного состояния.
