Еще один вопрос, порожденный гумилевской разработкой антисистем, возможно, и не может быть разрешен средствами исторической науки. В самом деле, совершенно не ясно, каким образом антисистемы могут консервироваться, в течение длительного времени сохраняться в скрытом «эмбриональном» состоянии и затем воспроизводиться. Манихейская антисистема прекращает свое существование, во всяком случае не упоминается в исторических источниках уже в VII в., а в X в. антисистемы манихейского корня распространяются по всем культурам средиземноморского ареала. Где хранилось учение манихеев в продолжение трех-четырех столетий, нам неизвестно, но философы, историки, практические деятели Средневековья не ошибались, именуя павликиан и богомилов, катаров и альбигойцев манихеями.
Повторим еще раз, что, возможно, эта проблема неразрешима. Если антисистема в неблагоприятных условиях обладает способностью сжиматься до размеров небольшого кружка, никакие исторические источники не донесут до нас этой информации.
Как ненавидели мироздание, как убеждали самих себя и немногих приближенных адептов в допустимости и праведности лжи, на каких кухнях злобствовали, глядя на окружающий мир, те, кто сохранял антисистему на протяжении многих поколений, мы можем только гадать, строить фантазии, но наши гипотезы не будут научными, ибо невозможно существование источников, на которые эта гипотеза бы опиралась.
Именно эта способность антисистем как бы исчезать, а затем реконструироваться более всего подталкивает нас к скептическому отношению к самой гумилевской теории. А быть может, антисистема есть нечто чисто умозрительное? Может быть, подобным образом было удобно провести обобщение одному Гумилеву? Нам представляется, что, хотя термин «антисистема» – недавний, хотя источники именуют их по-разному: антисистемы оказываются ересями, группами революционеров, интеллектуальными клубами, тем не менее, Гумилев был прав, и общие черты антисистемы мы можем достаточно убедительно проследить. Люди не знали категории антисистем, и, тем не менее, отдельные религиозные и философские конструкции в разные эпохи, сталкиваясь с разными культурами и социальными системами, вызывали отчаянное и агрессивное сопротивление окружающего мира. Сасанидский Иран был исключительно веротерпим. В нем, кроме зорастрийцев, уживались представители разных религиозных систем, а христиан начали принимать раньше, чем терпимость к ним проявил Императорский Рим. И, тем не менее, манихеи подвергались истреблению. Римский мир был иным и лежал в рамках иной великой культуры, античной, и тоже стремился к истреблению манихеев. Терпимость первоначального победоносного Халифата была достаточно высокой, правда, первые мусульмане старались обратить или уничтожить язычников, но и христиане, и иудеи, и зорастрийцы могли существовать в пределах Халифата вполне безбедно, уплачивая лишь незначительный дополнительный налог.
В то же время зиндиков уничтожали, и даже существовала специальная должность инквизитора, чей пост назывался «палач зиндиков». Кстати, «зиндик» – от слова «зенд» – знание, калька греческого «гностик» – адепт античной антисистемы. Но это практические представления самых разных народов. Мы можем привести длинную иерархию, в которой не последнее место займет практически поголовное истребление исмаилитов, подчинявшихся Старцу Горы, победоносными монголами.
Генетическое родство многих антисистем не было секретом и для многих самых образованных деятелей Античности и Средневековья. То, что академическая наука до относительно недавнего времени не выделяла антисистем, не удивительно. Слишком иррациональным оказывался предмет изучения. Но до поры. Появляются религиоведение, история культур, этнология. XX век отличается в лучшую сторону от предшествующих эпох существования академических университетских наук тем, что ни один предмет не может быть исключен из числа изучаемых. Кроме того, поразительные наблюдения делаются на стыках различных академических дисциплин и, что уже совсем интересно, делаются не только учеными, а и художниками слова, и философами. Так происходит и с антисистемой. Гумилев начал изучение своих антисистем с периода эллинизма. Но мы теперь можем предложить рассмотрение их в значительно более удаленную историческую эпоху.
Рассматривая в своем трактате «Вечный человек» столкновение Рима и Карфагена, Гилберт Честертон, решительно принимая сторону Рима, дает Карфагену удивительную характеристику. Город, государство, общество, – которое верило, что зло всегда побеждает. Эмоции? Эмоциональная, ненаучная оценка? Однако если мы обратимся к статьям современного американского исследователя ханаанейской мифологии С. Гордона, то мы увидим, что эта система, из которой выросла и религиозная система Карфагена, именно такой и была, и основополагающие мифы Ханаана повествуют о преобладании Ваала над древним богом Элом. Но ведь Эл на семитических языках означает просто «Бог»! И таким образом, мифология Ханаана содержала определенный момент отвержения мироздания, негативного к нему отношения. Кстати, антисистемы часто полагают, что зло неизбежно побеждает. Сомневающийся в этих словах может обратить внимание на любые советские учебники истории. В них в каждую отдельную историческую эпоху побеждает зло – крестьянам всегда становится жить все хуже и хуже, даже удивительно, как крестьянство ухитрилось просуществовать до XX в.
В известнейшем трактате «Социализм как явление мировой истории» Игорь Шафаревич рассмотрел уравнительные социалистические тенденции, начиная с Шумерских храмовых государств, т. е. примерно на протяжении пяти с половиной тысяч лет. Определенные примеры в работе Шафаревича могут считаться спорными. Так, например, спорна попытка применить категории социализма для рассмотрения истории Египта. Границы уравнительных тенденций в древнейшей китайской истории, безусловно, должны быть скорректированы. Китайский материал был воспринят автором некритически, но это ничего не меняет. Достаточно того, что социалистические тенденции просматриваются на протяжении тысячелетий, и они всегда, в той или иной степени, разрушительны. Стремятся к разрушению социального уклада, к его предельному упрощению, разрушению аристократии, религиозной общности, семьи, бюрократизации государства и бюрократизации жизни.
Таким образом, эти системы подпадают под определение антисистемы, данное Гумилевым. Является ли социализм антисистемой, или социалистические черты присущи большинству антисистем – могут показать только специальные исследования вопроса. Во всяком случае, чрезвычайно важно, что трактат Шафаревича рассматривает историко-культурные явления, аналогичные соответствующим главам и статьям Гумилева, часто просто одни и те же. Шафаревич даже утверждал, что итог социализма, логический финал, к которому он должен прийти, – это массовое самоубийство. К самоуничтожению стремились типические антисистемы в силу своего негативного восприятия мироздания. Мы можем на недавних примерах отметить правоту подобного утверждения. К самоубийству этническому, тотальному самоубийству вела кхмерский этнос социалистическая система Пол Пота. Гайанская трагедия, чей масштаб был меньше (несколько сот человек), увенчалась на глазах ужаснувшегося человечества успешным групповым самоубийством. Если внимательно изучить замкнутые секты, которые практиковали групповое самоубийство на протяжении XX в., – а ряд примеров имеется, – возможно, удастся найти повторяющуюся социалистическую тенденцию, и, несомненно, рассматривая подобные секты, мы найдем во всех них антисистемный характер.
