– Ох и непогода нынче разыгралась! – посетовала баба. – Двор твой вон как замело! Прошла по следам полозьев. Ты выезжал, что ль, куда?
Иван молча кивнул, а тело будто окатило горячей волной: как понять, где правда, а где – приснившееся? И хоть пытался он успокоить себя тем, что к тому времени, когда возвратился от колдуна, буря уже стихла, сомнения, сколько раз за минувшую ночь он выезжал со двора, остались. А Лукерья тем временем, проверив, как Марфа, уже засуетилась по хозяйству: поставила в печь горшок с кашей, а затем взялась выметать избу.
– Лежит, будто неживая, – обронила обеспокоенно она, подойдя в очередной раз к хворающей и прислушиваясь к дыханию той. – Спит вроде как. Ну да пусть спит. Огневица сошла, и то чудо! Уж думала, сгорит Марфонька.
Лукерья оттерла уголком передника уголки глаз и вновь вернулась к хлопотам. Иван ничего не сказал и, не желая слушать разговоров бабы, тихонько вышел во двор, взял лопату и стал расчищать двор. А непонятная тревога так и сдавливала грудь. И не за здоровье жены теперь ему было неспокойно. Яростно кидая в стороны снег, Иван будто торопился убрать следы ночной поездки и избавиться от смуты, поселившейся в душе. Но чем жарче становилось ему от работы, тем сильней звучали в его голове нехорошие мысли. Докопав до порога, он откинул в сторону лопату и отправился повидать лошадь.
Рыська встретила его взглядом, в котором грусть сочеталась с упреком. «Что ж ты, хозяин, обо мне совсем забыл?» Иван похлопал лошадь по морде, ласково пошептал ей нежные слова, затем распряг и кинул сена.
– Ешь, хорошая.
Глядя на то, как Рыська берет мягкими бархатными губами сухие травинки и перетирает их крупными желтыми зубами, он потихоньку начал успокаиваться. Страшная ночь выдалась, да, но день все расставил по местам: видимо, обморочил его колдун, видений ужасных наслал. Но ведь помог, как бы там ни было: Марфа-то жива и на поправку пошла! Ну что ж, если цена всему – отданная ему на хранение книга, то это не такая уж большая цена. Иван перекрестился и полез в сани. Долго шарил в полумраке рукой то по скамье, то под нею, пока не нащупал то, что искал. Вот он, «подарок». Люди говорят, что нельзя брать ничего у умирающего колдуна, да только Иван в таком отчаянии пребывал, что и на сделку с дьяволом пошел бы.
Увесистая эта книга, толстая, видимо, хранит черные секреты, накопленные не одним поколением ведунов. Как же с таким сокровищем чернокнижник добровольно-то расстался? Те же люди говорят, что тяжело умирают колдуны, не передавшие своих знаний. Видимо, и правда было худо ему, раз решился отдать свою драгоценную книгу первому малограмотному мужику. Эта увесистая ноша, словно камень на шее утопленника, не давала улететь его черной душе из поганого тела. Только вот что теперь Ивану с этой книгой делать?
Неторопов ощупал в полумраке переплет, сделанный из толстой кожи: гладкий, ничем не украшен, без выбитых или нанесенных на нем надписей. Но необычное тепло исходило от него, будто от живой кожи, согревало ладони, вызывая легкое в них свербение. И не сказать, что неприятное… Что это? Сила вливается в него через ладони из книги? Любопытство пересилило, и Иван, вопреки своему желанию отбросить проклятую книгу, продолжал держать ее в руках. И вот что странно, тревога, до этого терзающая его сердце, вдруг как-то ушла, и пришло неожиданное понимание, что ему эта книга еще понадобится. Пока она будет с ним, будет ему спокойно.
Иван нашел кусок старой мешковины, отряхнул ее от пыли и аккуратно завернул в нее подарок колдуна. А затем спрятал сверток с книгой за поленницу. Тут – надежно.
* * *
Вера сидела на неудобном стуле и слушала длинный монолог скучного человека в синем костюме.
Сегодня утром Веру вызвали в городскую нотариальную контору, и Вера всю дорогу гадала, зачем же она понадобилась нотариусу. Девушка-секретарь в тесной приемной тоже ничего не обьяснила, только с вежливой улыбкой попросила подождать. Ждать пришлось полчаса, пока наконец Веру не пригласили в маленький кабинет со спертым воздухом и немытыми окнами.
Человек в костюме пожал ей руку плотной горячей ладонью, а затем пригласил присесть. И завел эту длинную речь, из которой Вера поняла то, что Валентина Кузьминична оставила ей кое-что в наследство и просила отдать ей это после своей кончины. «Почему он не откроет окна?» – думала Вера, глядя, как нотариус то и дело извлекает из кармана смятый клетчатый платок и вытирает им капли пота на лбу и лысине. Почему-то этот вопрос ее занимал куда больше того, ради которого ее сюда вызвали. Возможно, ее любопытство просто уснуло от духоты.
Наконец нотариус закончил речь, попросил Веру расписаться в каких-то документах, которые девушка просмотрела лишь мельком, мечтая поскорей покинуть этот кабинет, а затем, открыв сейф, передал ей небольшой, но пухлый конверт с печатями. «Вот так сразу?» – удивилась про себя Вера, думавшая, что за оставленным ей наследством придется еще куда-то ехать, опять ждать, подписывать какие-то бумаги. Она прижала пакет, оказавшийся, несмотря на объем, легким, поблагодарила и наконец-то распрощалась.
В машине она, памятуя о недавних «приключениях» и подчиняясь инстинкту самосохранения, но не в силах сдержать проснувшееся любопытство, заблокировала двери и окна и надорвала пакет. Первым делом она извлекла из него небольшой амулет на цепочке. А затем еще один конверт, на этот раз обычный почтовый, с маркой, но без надписанных адресов отправителя и получателей.
«Верочка, пусть вас не удивляет моя маленькая прихоть. Так вышло, что вы для меня вдруг стали родной, как дочь…» – прочитала она и остановилась от нахлынувших чувств. Образ Кузьминичны встал перед глазами так четко, словно старушка сидела с ней рядом и тихим ласковым голосом зачитывала содержание письма.
«…Так вышло, что вы для меня вдруг стали родной, как дочь. Мне бы хотелось дать вам многое в знак благодарности за ту заботу и любовь, которой вы окружили меня, за те минуты радости, которые подарили мне наши небольшие разговоры, но, к сожалению, мой подарок слишком скромен. Но это все, что осталось у меня ценного. Эта вещь долгие годы была со мной. Досталась она мне от матери, а той – от ее матери. Семейная легенда говорит, что получила эту ладанку моя прабабка-знахарка Лукерья. И хоть этот оберег должен был охранять другой род, так получилось, что оказался он в нашей семьей. Когда я впервые увидела вас, моя Верочка, мне подумалось, что эту ладанку я непременно должна отдать вам. Почему – не знаю, но будто она сама «выбрала» вас. Даже родному сыну я решила ее не оставлять. Да он и забыл об этой ладанке, так как я ее не носила, а хранила среди своих личных вещей.
С подарком вы можете поступить так, как вам будет угодно. Можете продать: эта вещь старинная и имеет цену. Ниже я укажу вам телефон человека, который может ее купить по хорошей цене. Это один мой старинный друг, который занимается скупкой и продажей старых вещей. Он вас не обманет. А можете оставить эту ладанку себе. И тогда пусть она хранит вас так, как оберегала меня».
Вера прервала чтение и взяла в руки лежащую на коленях цепочку с ладанкой. Была она изготовлена в виде прямоугольного сосуда из почерневшего от времени серебра. Одна сторона, та, которой ладанка прилегала к телу, была гладкой, вторая же – с выпуклыми узорами, украшенная несколькими разноцветными камнями, которые, как Вера смела предположить, были драгоценными. Девушка любопытства ради легонько попыталась открыть крышечку, но та не поддалась: то ли оказалась запаянной, то ли от времени настолько притерлась к резьбе, что открыть ее уже не представлялось возможным. Вера оставила свои попытки, дабы ненароком не сломать что-то в этом обереге.
