Андрей невольно хмыкнул. Он был всего лишь лет на десяток постарше Гиацинты, но хвороба не красит — девушка искренне прибавила ему возраста, исходя из бледности лица и черной повязки на глазах.
Валер вошел и с изумлением уставился на девушку. Но ни слова ей не сказал — и лишь потом, когда для Гиацинты нашли извозчика и отправили ее в Воскресенскую обитель, обязав оттуда немедленно ехать в бабушкин дом, он заявил Андрею:
— Вы чудо сотворили. Отродясь не видывал, чтобы эта чертовка глядела на кого-то влюбленными глазами.
— Это не на меня она так глядит, это просто ей пора пришла влюбиться…
— Кабы вас вылечили, а она бы вас полюбила…
— Ежели да кабы… Господин Валер, ежели вы опять к Федору в богадельню придете, как будто узнать новости про Аввакума Клушина, можете ли вы у него там засидеться до той поры, как богадельня уснет? Под предлогом, что якобы вдруг хворь прицепилась? Сердце заболело? Или что иное, мешающее идти?
— Посмотрите на меня, Соломин! Похож я на человека с больным сердцем? — Валер даже развеселился.
— Зря смеетесь, сударь. Вот служил у нас в Козловском мушкетерском майор Дронов, детина восьми пудов весом, кровь с молоком, а свалился с коня — и лежал бревно бревном, — хмуро и грозно предостерег Еремей. — Так-то оно бывает, когда здоровьем похваляются.
— Будет тебе, — одернул его Андрей. — Ну-ка, господин Валер, опишите внутренность богадельни…
* * *
Когда стемнело, экспедиция в общих чертах была подготовлена. Вот только издали не могли понять, где у богадельни чердачные окна, ежели они там вообще имелись. Отправив Фофаню изучать их расположение, Еремей подошел к барину и высказал предложение: если найдется подходящее окошко, сперва запустить в богадельню Фофаню, чтобы он разобрался и подсказал, как вытащить оттуда без лишнего шума купца Клушина.
— Натворит он там дел, этот Фофаня, — сказал Андрей. — Глупая затея. Нет, господин Валер пойдет открыто, как всегда хаживал. Вместе с господином Валером пойдешь ты, Еремей Павлович. Вдвоем-то вы Клушина быстро вытащите.
— Побьют нас, — возразил Еремей. — Добром это не кончится, — буркнул он.
И впрямь — добром не кончилось. Сторож Федор наотрез отказался впускать Валера в богадельню. Огрызался из-за запертой двери, отрицал всякое знакомство, ругался, грозился поднять шум. Пришлось отступить.
— Ничего не понимаю, — сказал Валер. — От начальства, что ли, ему влетело?
— Видишь, баринок драгоценный, сам Бог велел отступать, — тихонько шепнул Еремей. — Сейчас Фофаню подберем, я ему свистну…
На свист Фофаня не отозвался. Еремей пошел его искать, обошел богадельню и оказался у глухой стены. К стене намело снега, образовался порядочный сугроб. В сугробе что-то скрипело и шевелилось.
— Чур меня, чур, — сказал Еремей, крестясь. — Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…
То, что в сугробе, затаилось. Еремей постоял несколько, опять перекрестился, прошел немного вперед, и увидел взрытый снег. Кто-то пропахал целую борозду, подбираясь поближе к стене. В лунном свете борозда имела устрашающий вид. Еремей сам не понял, как, зачем и почему опустился на корточки. Что он чаял увидеть? Домашнюю нечисть — домового, банника, овинника, кикимору? Сам не знал — и мучительно пытался вспомнить, рассказывала ли покойная бабка о тех немытиках, что зимой промышляют по сугробам.
Несколько погодя сугроб зашевелился и из него, отряхая снег, воздвиглась темная фигурка и кинулась бежать в сторону кладбища. Вид у нее был не человеческий — будто бы и брюхата, но чрево выросло отчего-то на правом боку. Припоминающий нечисть Еремей не сразу сообразил — именно так выглядит человек, прижимающий правой рукой к боку сундучок наподобие матросского. Потребовалось еще с полминуты, чтобы Еремей, опять призвав на помощь и Господа, и Богородицу, понял: это удирает с неведомым грузом Фофаня. Груз, надо полагать, был очень весомым и ценным, раз Фофаня отрекся от присяги перед образом преподобного Феофана Исповедника.
Кричать «Стой!» Еремей не стал — чего доброго, ворюга еще пуще припустит. А на кладбище кинется наземь, затеряется среди холмиков и крестов — ищи его, треклятого! Был только один способ:
— А святой-то Феофан с неба все видит! Все видит! — что было мочи загудел Еремей.
Фофаня пробежал еще несколько шагов и остановился. То ли был в помутнении рассудка и опомнился, то ли сообразил: будут бить. Он побрел на голос призывавшего его Еремея.
— Ну, голубчик мой сизокрылый, докладывай, — велел тот.
Оказалось, Фофаня честно изучал подступы к богадельне и увидел какую-то возню в чердачном окне. Спрятавшись за сараюшкой, Фофаня наблюдал, как сверху опускается на веревке немалая шкатула и погружается в сугроб, впритык к стенке. Выждав немного, он пошел откапывать это диво. Судя по немалому весу, там могли быть только золотые монеты.
— Бес попутал, вот те крест, бес попутал! — негромко восклицая Фофаня, влачась вслед за Еремеем и шкатулой. — Сам бы я разве догадался? Я же присягу давал! А он-то, бес-то, не дремлет! Так и норовит под руку подтолкнуть.
— Все это барину сказывай, — отвечал Еремей. — А я одно знаю — вором ты родился, вором помрешь, и совести в тебе нет и не предвидится…
Было страх как любопытно, что отыскал и попытался стянуть Фофаня. Шкатулу вскрыли, забравшись в карантинный дом. Еремей держал горящий свечной огарок, Валер маялся с замком, ковыряя его ключом от собственных часов. Наконец крышка откинулась.
— Поздравляю, Соломин, — сказал Валер. — Золото.
— Я чай, это и есть та дань, что таскали к Аввакуму Клушину несчастные вроде Коростелева. Однако странно, что он такие деньги хранил в богадельне, — заметил Андрей. — Что там еще?
— Ассигнации. Мешочек какой-то… с золотым песком! Снизки жемчуга. Перстень знатный… Но более всего — золота.
Стали разбираться — что означают странные события этого вечера. В богадельню пущать не велено, а меж тем кучу денег спускают в сугроб из чердачного окна. Чьи деньги, кто не велел пущать?
— Коли это все связано с шашнями и интригами вокруг «малого двора», то до правды мы не докопаемся, — сказал Валер. — Да и незачем. Я более скажу — умнее всего вернуть деньги обратно в сугроб. Мы же не знаем, на что они назначены и кто должен их оттуда, из сугроба, забрать. А я почти открыто бывал в богадельне, Федор, если его припугнут, тут же меня выдаст… Нехорошо получится, ей-богу…
— Вернуть? — переспросил Андрей.
— Да. Извини, Соломин, но с беспоповцами лучше без нужды не ссориться, да и «малый двор»…
— Плевал я на политику! — крикнул Андрей. — Мне эти деньги нужны, и я их забираю.
— Будь благоразумен, сударь мой…
— А я неблагоразумен. Неблагоразумен! И оставлю это золото себе. Деньги пойдут на доброе дело — я избавлю столицу от негодяев, и это для них лучшее употребление! А не интриги вокруг великого князя с супругой!
