В монетке был смысл — определенно. Мусью Аноним и точно смахивал на змея-душителя. Только вот святой Георгий был зрячим, и ждать ему, поди, не довелось — сказали, прискакал, поразил…
Время текло. Вот уж март на носу… Аноним наверняка сделал перерыв в своем мерзком ремесле: в пост не венчают, а большинство пакостей связано как раз с невестами, писавшими опрометчивые письма. Но привезут ли Аграфену Позднякову венчаться в Санкт-Петербург? Разумнее было бы — в Москве, но для Андрея, чтобы уверенно взять след врага, лучше — в Санкт-Петербурге. Если до той поры Скапен-Лукашка не докопается, где засел проклятый Аноним. Как ни странно, Андрею этого не слишком хотелось — необходимо было поставить точку в поганой истории самому, собственноручно. Хотя месть не относится к числу богоугодных дел…
Андрей треснул кулаком по столу. А ежели и месть?! Не оставлять же убийцу безнаказанным?!
Пока что сие стоило исцеления. Граве умаялся толковать, что желающий обрести зрение должен поменее трясти своей дурной башкой, а двигаться тихо, не беспокоиться понапрасну. Страшно хотелось увидеть мир со всеми его красками, и на синий купол перекреститься, и солнечным бликам на мелкой ряби Фонтанки порадоваться. Но как же лежать-то? Разве что велеть Фофане читать какую-нибудь ахинею, вроде вошедших отчего-то в моду сказок на русский лад…
Фофаня приволок здоровенную повесть «Русак» господина Чулкова со всякими славянскими именами и аллегориями, и этой повести хватило на три дня. Чтец порой крестился и плевался, даже скорбел, что читать в пост такое — смертный грех. Чтобы вознаградить Фофаню за его мучения — слушать, как герои взывают к языческим богам, — Андрей отпустил его в церковь помолиться, надеясь, что за два часа ничего страшного не случится.
Фофаня вернулся десять минут спустя.
— Беда, ваша милость, беда! — с порога крикнул он. — Ох, беда!
— Что еще стряслось? — спросил Еремей.
— Немец-доктор приезжал!
— И что?
— В санках примчался! Стоял, за кучера держался! И по-русски мне крикнул — скажи-де барину своему, пусть немедля уезжает! Я, говорит, уезжаю, время дорого, беда! И укатил! Господи Иисусе, да на нем лица не было!
— Граве, посреди улицы, да по-русски? — Андрей ушам своим не поверил.
— Да, по-русски! И в санях два тюка. Уезжаю, говорит, беда! Хорошо, говорит, успел предупредить! Да что ж это такое стряслось, господи?
— Угомонись, Фофаня, почем нам знать, что стряслось! — прикрикнул Еремей. — Баринок мой разлюбезный, давай-ка собираться поскорее. Может, и глупость какая — а береженого Бог бережет. Сперва отсюда уберемся, потом будем думать!
— Ахти мне! Все собрать, все увязать! — причитал Фофаня. — И белье из стирки не принесено!
— Нечего собирать. Все, что нужно, у нас в деревне имеется.
— Да белье же!
— Пропади оно пропадом! — и дядька кинулся одевать питомца.
— Мусью Аноним перешел в наступление, — сказал питомец. — Но люди Венецкого?
— Увидят, что мы улепетываем, все поймут.
— За нами бы эти мазурики не погнались. Шкатулу возьми первым делом!
— Да взял уж. У нас добрые кони. И мы не лыком шиты. Я помогу тебе перелезть через забор.
Конюшня была в соседнем дворе, двор выходил воротами на другую улицу. Тимошка наловчился использовать плотный сугроб у забора и с той и с другой стороны. Но переправить Андрея оказалось нелегко — дядька взмок, пока ему это удалось. Фофаня страдал рядом, шепотом взывая ко всем святым. Он был послан предупредить Валера, но того не случилось дома, камердинер и стряпуха тоже куда-то увеялись, и Фофаня громоздил всякие ужасы, оплакивая их судьбу.
Наконец втроем поместились в возке и выехали со двора. Был обычный петербуржский зимний сумрак, сырой и удручающий. Утешало одно — весна, истинная весна, уже не за горами.
— Пистолеты взял? — спросил Андрей.
— Только их и взял.
— Нужно зарядить.
— Сейчас не получится.
И впрямь — кому бы это удалось в возке, несущемся во весь конский мах?
— Не сел ли нам кто на хвост?
— Сдается, нет. Сейчас крикну Тимошке, чтобы сделал круг. Тогда, может, поймем.
— Сбитенник! — воскликнул вдруг Андрей. — Забыли на окошко поставить!
— Ах, черт… Но завтра они непременно поймут, что нас нет…
— И что подумают?..
— Подумают… подумают… Завтра пошлем Тимошку…
— Нельзя. Может быть засада.
— Фофаня, повтори еще, что тебе доктор сказал.
— Ах ты, господи…
Граве умудрился до полусмерти перепугать Фофаню. Если и было сказано что-то еще — так в одно ухо влетело, в другое вылетело.
Тимошка, получив четкие указания, путал след, даже на кладбище заехал и там затаился в ложбинке. Но никто не гнался за возком, и Еремей вздохнул с облегчением.
— Завтра будем разбираться, — сказал он.
* * *
Вернувшись в деревенский дом, дядька первым делом кинулся топить печь. Андрей в шубе сел за стол.
— Давай сюда пистолеты. Столько дней не упражнялся, боюсь — не пришлось бы учиться заново.
Он уже знал на ощупь каждый из них, знал, кому — глиняный шарик, кому — настоящую пулю. Он точно отмеривал порох и сворачивал пыж. И тихо радовался ловкости своих пальцев — если Граве наладит зрение и удастся вернуться в полк, в случае войны искусство заряжать вслепую может пригодиться.
— Дурак я, — сердито сказал Еремей. — Нет чтобы хоть ковригу хлеба с собой прихватить. Пока еще каша поспеет!
— У попадьи непременно хлеб есть, — напомнил Фофаня.
— Точно. Ежели Тимошка еще не выпряг коней, поезжай с ним в деревню, дяденька. А я тут побуду с Фофаней.
— Тимошка их водит.
Кучер Андрею нравился — суровая школа, которую он прошел, не убила в нем любви к лошадям. Перед тем как ставить лошадь, прошедшую верст десять галопом, в стойло, водить необходимо — чтобы остыла, не то холодная вода ее погубит. Да и поговорить с конями он любил — а они понимают такие разговоры и даже по-своему отвечают.
Еремей ушел.
— Ох…
— Что с тобой, Фофаня?
— Живот схватило… — Фофаня выскочил.
Андрей вздохнул: в городе такой тишины нет — там отовсюду прилетают и просачиваются звуки. Другое дело, что зрячий человек перестает их слышать. А слепой — наоборот, из этих звуков выстраивает себе мир заново.
Задумавшись, он не сразу понял, что странный звук за стеной — свист. Кто-то дул в особую свистелку, какие водятся у охотников. Не успел Андрей совместить в памяти этот звук с известными ему голосами охотничьих свистелок, как залаял Шайтан.
