Андрей слушал, но пока еще не понимал, к чему клонит незнакомка.
— И вот я стала понимать… Есть люди, которые находят радость в том, чтобы издеваться над другими людьми, причиняя им боль… Вы ведь слыхали про Салтычиху?
— Кто ж не слыхал?
— Больше ста человек запороть и замучить велела, ее после суда в подземную тюрьму посадили — это изверг, урод… Точно таков же вымогатель, Соломин. Ему не деньги нужны, ему нужны мучения! Он знает, что невинные люди терзаются, и говорит: вот и прекрасно, не я один терзаться должен. Он — урод, говорю я вам, его все отвергли, и только власть его утешает! — объясняя это, незнакомка разгорячилась.
— Власть терзать и унижать? — спросил Андрей.
— Да! И знаете что? Он терзает и унижает молодых девушек — как вы думаете, почему?
— Если следовать за вашими рассуждениями — оттого, что его жестоко отвергли? Но ведь он и у доктора Граве деньги вымогал.
— Граве ему, может, первым под руку попался. Соломин, вот приметы — это человек, убежденный, что в жизни его не будет уже иной радости, кроме как преследовать невинных, загонять их в угол, заставлять их страдать. Уродство, выходит, непоправимое, и лет ему много. Я даже думаю, что это может быть женщина…
— Евгения?
— Нет, другая — которая мстит Маше, и Гиацинте, и Аграфене Поздняковой за то, что они молоды и красивы, за то, что их любят; какая-нибудь гнусная обгоревшая старуха!
— Отчего обгоревшая?!
— Я видела такую в богадельне, она мне потом полгода снилась… Вот вам два портрета, мужской и женский. А Евгения… Если правду о ней говорил доктор, что она в мужском наряде волочилась за неопытными девицами, то тут все тоже очень плохо. Я по себе знаю. Я ведь очень люблю носить мужское платье, Соломин. Я сама себе не рада, когда я в женском… И вот, думая о том, отчего я себе не рада, я стала рисовать портрет Евгении. Я понятно говорю?
— Не очень, — признался Андрей.
— Как же быть? — она искренне огорчилась. — Ну что же, начнем сначала. В том, что жажда денег у вымогателя — это не жажда Молиерова Гарпагона, который хочет всего лишь спать в обнимку со шкатулочкой, — вас убедила?
— Убедили. — Андрей невольно улыбнулся — невзирая на серьезность положения, горячность незнакомки его забавляла.
Она пыталась рассуждать о странных движениях души, ему такие тонкие изыскания казались излишними. Он знал, что, взяв след вымогателей, пойдет до конца, рискуя жизнью — своей. Еремеевой, Тимошкиной, Фофаниной, наконец; знал, что если настойчиво идти по следу, то затравишь врага в его логове. На что же эти хитрые рассуждения? Но она упряма. Возможно, не менее, чем он сам.
— Я знаю, что вы не видите меня… Но вы отвернитесь. Я бы не хотела говорить — и видеть ваше лицо… Потому что скажу о себе странные вещи, а лицо у вас выразительное… Я тоже хотела мстить за то, что я… меня ведь совсем маленькой привезли в Воспитательное общество, мне и шести не было… Матушка моя… впрочем, Бог ей судья… А какая у женщины месть? Чтобы проучить обидчиков, ей нужно найти мужчину — или же самой сделаться мужчиной…
— Полагаю, у женщины много иных способов, — заметил Андрей.
— Да — у женщины, которая ссорится и мирится с любовником! — выкрикнула незнакомка. — Знаю, знаю — наставить рога! В свете только о том и разговоров! Как будто главное достижение женщины — это наставить рога! Нет, тут — иное… Когда мать не любит свое дитя потому, что хотелось сына, родилась дочь… Мне потом рассказывали — я родилась весной, на постоялом дворе… Два дня спустя матушка выбросила меня в окошко кареты!.. Вот, сказала — я никому еще этого не говорила, мне стыдно за нее и за себя… Стыдно говорить такое вообще! Господи, я маленькой не знала этого, но как я это чувствовала… И потом, когда братец родился, я думала, что если спрячу его так, чтобы не найти, то поищут и забудут, а меня, может быть, будут любить… Понимаете, мне было пять лет, а я хотела убить дитя… И злилась на себя за то, что я не мальчик, а девочка…
— Вы спрятали его?
— Да. И вскоре меня отвезли в Воспитательное общество. Но с ним ничего не случилось, его очень скоро отыскали! Я была пятилетней — но от обид поглупела невероятно! Я ненавидела себя за то, что я неправильного пола! И потом, когда мне давали роли кавалеров, я была счастлива… Да я к тому же и не красавица, кавалерские роли мне больше пристали… Это было ужасно, понимаете, ужасно…
— Вы плачете? — с беспокойством спросил Андрей.
— Да. Я никогда раньше никому… И вот… Простите, бога ради…
Андрей подумал: Великий пост — и незнакомка страстно кается в былых грехах.
— Это исповедь, а после нее бывает облегчение, — сказал он.
— Может быть… Но я хотела, чтобы вы поняли, — когда женщина пытается быть мужчиной, это значит, что в детстве или ранней юности ее кроется нечто ужасное… впрочем, вы, господа мужчины, может не счесть это ужасным, а посмеяться…
— Похож я на человека, который мог бы над вами смеяться?
— Нет, нет! Я знаю — с вами можно говорить, как с братом…
Андрей не удержался — хмыкнул: мало взбалмошной Гиацинты, теперь еще это странное создание набивается в сестрицы.
— А потом находишь особое удовольствие в том, чтобы не быть женщиной… Вот почему я с такой радостью согласилась, когда маман предложила мне роль Колена. Если бы не маман — я бы вообще пропала!
Андрей понял — речь о директрисе Воспитательного общества, Софье Ивановне де Лафон, которую все воспитанницы очень любили. Хотя им было велено звать ее «маман» из каких-то воспитательных соображений, для многих девочек-сирот она стала идеальным образцом матери, тем более что сама вырастила двух дочерей и науку родительской любви изучила на практике.
Однако ему стало жаль незнакомку — ею руководила не маскарадная блажь, голос ее вызвал сочувствие… Выходит, речь на самом деле — не о ней, а о Евгении. Другого смысла исповедь не имеет… Или об ином человеке, портрет которого более понятен, чем портрет женщины в мужском наряде.
— Мне кажется, я понял, к чему вы клоните. Но как на просторах Российской империи прикажете искать женщину, испытавшую в детстве нечто ужасное, настолько, что она пожелала превратить себя в мужчину? Не объявление же в «Ведомостях» давать? — спросил он.
— У вас же портрет есть! Велите перерисовать, нарядив эту особу в мужской наряд и причесав на модный лад, с буклями и тупеем в три вершка. Но, поскольку вы идете по следу, я полагаю, женщин счастливых, хороших жен и матерей, из этого списка можно вычеркивать сразу, — ответила незнакомка и хлюпнула носом. Она сумела справиться с рыданиями, душевной силы хватило, но вот нос командам разума не подчинялся. — Даже ежели они имеют для маскарадов не только мужской наряд, но и гвардейский мундир, и сенаторский кафтан! И мужчин вычеркивать — тех, кто доволен собой и своим успехом у дам. Вот для чего я все это говорила — чтобы вы, идя по этому самому следу, вдруг узнали некую подробность, которой иначе бы пренебрегли, а теперь она вас заставит задуматься.
