— Вы — Гиацинта?
Венецкий холода не любил, но и не боялся. Скинув с плеч шубу, он сам, вытащив гостью из санок, понес ее в сени. Там она стала впопыхах рассказывать графу, что произошло. Попытки Граве внести уточнения решительно и стремительно отметались.
Доктор приехал к Венецкой, объявив, что желает повидаться с невестой. Венецкая была слишком озабочена своими делами, чтобы сразу учредить присмотр за Граве и Гиацинтой; беседовать наедине жениху и невесте неприлично, при их свидании должна присутствовать третья особа, пожилая и благонадежная. Но когда пришла посланная ею приживалка, не только Граве сунул Гиацинте записочку, но и она — ему. Они пять минут беседовали о наступающей весне, после чего приживалка стала торопить девушку.
На улице, отъехав, Граве прочитал призыв: ему предлагалось сразу после полуночи ждать у ворот заднего двора с теплой одеждой и лошадью. Поскольку он нанимал извозчика помесячно, с лошадью все было ясно, старая медвежья шуба у него имелась, но в записке отсутствовало слово «обувь»…
Гиацинта к нему перелезла через забор, и это ее очень веселило, пока не обнаружилось, что ноги застыли и согреть их нечем. Была она в домашнем платье, поверх него — в ночной теплой кофте, но на ногах имела легкие комнатные туфли на каблучках. Граве закутал ее, и всю дорогу до Екатерингофа они ссорились: одна упрекала в непонятливости, другой — в ветрености.
Андрей вышел из своей комнаты, зевая во весь рот.
— Еремей Павлович, спроворь кофею, — сказал он. — Сударыня, рад вас слышать. Добро пожаловать, доктор. Немецких разносолов не держим, а русские заедки найдутся.
— О, мне горячего кофею! — обрадовалась Гиацинта. — И побольше! И к печке меня! И позовите горничную девку, пусть мне ноги растирает!
Андрей невольно улыбнулся — бойкость будущей актерки ему нравилась.
— Как славно, что сейчас нет нужды наряжаться перед вами, господин Соломин. Вот исцелит вас этот эскулап — и придется мне, бедненькой, наряжаться, белиться и румяниться. А сейчас я в самом простом платье, сиротском, и чувствую себя превосходно.
— Вам не по душе модные наряды? — удивился Андрей.
— Мне не по душе, что я обязана покупать и носить модные наряды, иначе я для всех буду смешна. А что многие наши щеголихи в модных шляпах смешны — того никто не замечает. Я видела летом на одной даме целую оранжерею с пальмами, ей-богу! Ох, что я говорю?! Я же не ради модных шляпок приехала чуть ли не босиком — по милости вот этого господина.
— Я истинно вам рад, — сказал Андрей, и это было правдой — Гиацинта с ним кокетничала, возможно, сама того толком не осознавая, и ему было приятно ощущать себя кавалером, который понравился молоденькой и причудливой девице.
Если бы он видел в этот миг физиономию Граве, то, скорее всего, расхохотался бы: доктор ревновал, и эта ревность была у него на лице написана самыми огромными буквами из типографской наборной кассы.
— Тогда слушайте. Я так старалась понравиться графине, что она держит меня при себе целыми днями. Вся столица знает, что графиня Венецкая выдает замуж провинциальную сироту и не скупится. Но вчера она меня сурово выставила из своей спальни, как нашкодившую кошку, а знаете, почему? К ней приехала госпожа Позднякова — в платье и шубе какой-то своей дворовой девки, с черного хода. Я услышала фамилию и сказала себе: нужно подслушать их разговор, нужно проскочить в уборную комнату! Мне это удалось, и вот вам экстракт!..
Экстракт был таков: вымогатели адресовались к князю Копьеву.
Агафья Позднякова душу вложила в подготовку брака между дочкой Аграфеной и князем Копьевым. Она рыла подкопы и наводила мосты довольно долго, дочери меж тем исполнилось двадцать два, а спелая девица в таком возрасте способна понаделать глупостей. Как, где и когда дочь познакомилась со стройным и галантным кавалером, отменно говорящим по-французски, осталось тайной. Госпожа Позднякова, особа суеверная, чтобы не сглазить, почти никому не говорила о своих маневрах и демаршах вокруг князя. Поэтому для Грунюшки речь о возможном сватовстве оказалась как гром среди ясного неба. Теперь молодые несколько раз поговорили, вместе побывали в театре и на гуляньях; князь, прекрасный собеседник, сумел увлечь девушку, да и мать ей объяснила, каково хорошо стать княгиней Копьевой, принятой при дворе.
Галантный кавалер был отправлен в отставку, но вскоре выяснилось, что Грунюшка писала ему опрометчивые письма и позволяла вольности, совершенно лишние для будущей княгини. Девушка рыдала, стоя на коленях перед матерью и утирая глаза жестким бархатом юбки. Однако кавалер, оказавшийся злобным вымогателем, запросил за письма несообразную сумму. Госпожа Позднякова надеялась, что его можно как-то уломать, писала ему слезные послания, наконец сдуру пригрозила, что обратится в полицию. Некоторое время спустя она получила записку без подписи: «То же, что произошло с девицей Беклешовой, собравшейся замуж за графа Венецкого, будет и с вашей дочерью».
Тогда Позднякова, посовещавшись с Венецкой, решила отправить Грунюшку в Москву под достоверным предлогом, а князю ничего о вымогательстве не говорить. Зная его чудаковатый нрав, она предположила, что, если в одно прекрасное утро лакей принесет к его постели серебряный поднос с приглашением на его собственную свадьбу, князь просто придет в безумный восторг. В сущности, она была права — затейливые сюрпризы князь любил. Вместе с Венецкой она продумала всю интригу.
Но вымогатели, решив, что довольно предупреждали ее о последствиях, написали князю Копьеву, предлагая продать письма его невесты. Князь, не дав ответа, отправился к будущей теще, которая убедила его, что он рискует стать жертвой мошенников, изготовивших поддельные письма. Беда была в том, что о существовании настоящих писем знало несколько человек, и имелись недоброжелатели, видевшие Грунюшку с кавалером-предателем. Если бы начался скандал — тут же и они бы заговорили. Позднякова просила Венецкую показать Машины письма, чтобы хоть отдаленно представить себе, на что способна нынешняя молодежь.
Дело было в спальне, графиня выскочила в свой кабинет и там от спешки что-то повредила в потайном ящичке секретера. Жалуясь на эту неурядицу, она вернулась в спальню. Стоя в уборной комнате за ширмами, скрывавшими обычное в хозяйстве светской женщины кресло с дырявым сиденьем, Гиацинта вообразила себе кабинет с секретером и поняла, где бы мог быть ящичек: нечто похожее имелось у ее родной матери. Потом Позднякова с Венецкой долго мучались, придумывая способы избавиться от вымогателей, но ничего путного им в головы не пришло. Когда же они расстались, Венецкая пошла вниз, на поварню, потому что имела кое-какие подозрения насчет расхода провианта и хотела застать повара врасплох.
Тут-то Гиацинта и утащила письма. Она понятия не имела, как известить об этом Граве, но тот сам пожаловал — имея право на краткую встречу с невестой. Гиацинте велели выйти к жениху, она засмущалась, убежала, и нескольких секунд, пока за ней ходила приживалка Софья Андреевна, ей хватило, чтобы написать карандашом записку. Эта Софья Андреевна осталась в гостиной вязать чулок, пока Граве и Гиацинта беседовали о похолодании и потеплении погоды. Им удалось обменяться записками, и в итоге Гиацинта примчалась в Екатерингоф.
