— И какова она собой?
— Ну, какова… Волосы темноватые, личико бледное… Да что я, приглядывалась? Когда баба рожает, один рот разинутый и видишь!
— Понятно. Еремей Павлович, ты все хорошо слышал? — спросил Андрей.
— Прекрасно слышал!
— Ты, Савелий?
— И слышал, и побожусь, коли что!
— Слава богу! Я могу вздохнуть с облегчением. Мне писали, что тут растет дитя моей невесты, Марьи Беклешовой, и оказалось, что это — бесстыжие враки. Благодарю тебя, сударыня, — с тем Андрей выложил на стол один из тех золотых империалов, что были в шкатуле, плату, по понятиям вдовы Патрикеевой, царскую. — Вот вы двое — свидетели, что дитя никакого отношения к моей невесте не имеет.
— Да как же не имеет?! Как не имеет?! — поняв свою оплошность, закричала вдова Патрикеева.
— Не шуми, сударыня, люди сбегутся. Не может одно и то же дитя быть рожденным и Прасковьей Даниловой, и Марьей Беклешовой, и Аграфеной Поздняковой, и…
— Да кто вы такие? Да креста на вас нет! Я вдова бедная, да честная! Муж покойный без куска хлеба оставил! Чужих младенчиков нянчу, тем и кормлюсь! — вдова Патрикеева орала все громче. Она, бедная, не знала, до какой степени Еремей ненавидит бабий визг.
Он же, расшвыривая сапогами половики, валявшееся на полу тряпье и лукошки, подошел к ней и прямо под нос поместил огромный волосатый кулак.
— Вот это видела? — спросил он. — Мало тебя покойный муж учил. Ничего, я добавлю.
Тут же в домишке стало удивительно тихо.
— Савелий, скажи Авдею — пусть возвращается и докладывает господину Анисьеву, что воровка найдена и поймана, — приказал Андрей. — Вольно ж тебе младенцев воровать. Ничего, нашлась и на тебя управа. Дитя у тебя сегодня же заберут…
— Да Танькин же это младенчик, дочки моей, внучек мой это! Как — заберут, как это у матери с бабкой дитя заберут? — вдова, очевидно, представила себе, что ей по такому поводу скажет Танька, и ужаснулась.
— Ты сама сказала — дитя родила Прасковья Данилова. Вот к ней и отвезут…
— Да знать я не знаю никакую Прасковью Данилову, вот те крест! — вдова перекрестилась.
— Тут стоят свидетели, при которых ты побожилась, что Прасковья Данилова прямо тут, у тебя, дитя родила.
— Я — побожилась?
— Вот именно, — весомо сказал Еремей.
— И божилась, и крестилась, — добавил Савка. — Ишь, змея… обмануть затеяла! Не выйдет, не на тех напала!
Тут-то вдова Патрикеева и поняла, что попала в большую беду. И что господин с черной повязкой на глазах, худощавый и бледный, пожалуй, будет поопаснее и Дедки, и Василисы. Она тяжко рухнула на колени и поползла к Андрею.
— Батюшка мой, пощади, не выдавай! — заголосила она. — Нет моей вины! Бог видит! Пугали, убить грозились!
— Врет, — перебил Еремей. — Деньги ей платили, и то невеликие.
— Кончай выть и говори прямо, — приказал Андрей. — Какие еще фамилии тебе называли? Чей это еще младенец?
— Кон… Кончаловских, велено говорить… и…
— Вот, Еремей Павлович, то, чего в сказках не прочитаешь. Про иных деток в свете языки чешут, что-де у них отцов много, один ручку приделал, другой ножку приделал. А тут, изволь, у дитяти дюжина маток. Кто приходил спрашивать про Кончаловскую?
— Два господина, такие изрядные…
— И ты то же самое им наплела? Что девица-де к тебе рожать приезжала?
— Да что вы все на меня да на меня? Вот Наська Воробьева — тем же промышляет! Ее Якушке уж третий год пошел — так и его кто только не рожал! А теперь наш подрастет — а Наська на сносях, опять к ней слать будут!
— Батюшки мои, целый промысел! — воскликнул Савка.
— Хочешь жива остаться? — спросил Андрей. — Еремей Павлович, покажи ей портрет. Когда-либо видала этого кавалера? Он к тебе приходил? Деньги давал?
— Приходил, давал! — выкрикнула смертельно перепуганная баба.
Но Еремей к ней веры не имел.
— Врет, — сказал он. — Ну-ка, скажи, какого он был роста — с меня? Выше? Ниже?
— Выше!
— Врет.
— Ну, будет, — Андрею уже смертельно надоели крики и вонь. — Укажи-ка дом Настасьи Воробьевой…
— Нечего указывать. Пусть сама сведет. А то мы пойдем неведомо куда, ни черта не найдем, вернемся — а ее и нет, и с дитятей вместе, — сказал Еремей. — Она баба хитрая.
— Вот и мизогиния твоя на пользу делу пошла, — заметил Андрей.
Дядька, не раз слыхавший от питомца это словечко и примерно представлявший его смысл, с достоинством кивнул.
Наська Воробьева жила через два дома. Он оказалась поумнее вдовы Патрикеевой — сразу все поняла. И, глядя на портрет, сказала:
— А этого господина я встречала, ей-богу, да только не в Чекушах. И видела я его вчера!
— Хочешь золотой империал? — спросил Андрей.
— Пусть сперва эта вопленица уйдет. Вы-то уедете, а мне тут жить…
Наськин муж как раз и служил при амбаре, никакого иного ремесла не знал и знать не желал, и деваться молодухе, выданной замуж за простофилю еще девчонкой, впрямь было некуда. И, когда дверь за вдовой захлопнулась, Наська рассказала занятное: кавалера с картинки она встретила не более не менее как с Василисой.
— Василиса приезжала меня учить, кому чего сказывать, когда старшенький, Ванюшка, в колыбельке лежал. А я вчера ездила к крестной. Я-то на сносях, рожу — дома засяду, а пока лед стоит, нужно всюду побывать, крестная мне перину обещала, опять же — к Пресветлой Пасхе того-другого, стол накрыть, как же без этого?
— Ты дело говори, — призвал к порядку Еремей.
— Тотчас и скажу. Крестная живет в Рогачевом переулке. Вот там, в Рогачевом, я Василису и повстречала. Чуть ли у самого крестной дома. И с ней был кавалер. Я так и встала — ветрище до костей пробирает, а кавалер без шляпы, в одной епанче поверх кафтанишки. Василису-то ни с кем не спутаешь — баба дородная, как две меня, а кавалер — он… Не понравился он мне… при: шилась Наська. — Она его, видать, из дому вызвала и какую-то бумажку ему принесла. Он в ту бумажку глядит и ей что-то втолковывает, а сам — злой, ух! В дом вошел, а она за домом в калиточку шасть, а была в шубе внакидку — стало, выбежала из дому, бежать недалеко. Ну, думаю, вот ты где со своим полюбовником гнездо свила… И больше я ее не видела.
— Крестная в каком доме живет? Как идти к рынку — справа или слева? — поинтересовался Андрей.
— Слева, поди. Да крестную все там знают! Спроси, где стоит Матрена Попова, и всяк покажет.
— А теперь слушай меня, Настасья Воробьева. Я дам тебе деньги, для тебя немалые. Больше тебе про младенцев врать не придется. Да с мазуриками вперед не дружись — доиграешься, в часть сведут. И с Патрикеевой тебе приятельствовать незачем, она — дура, а ты — умна, — сказал Андрей. — Вот, отпразднуй Светлую Пасху.
