И тут Андрею стало несколько не по себе. Он подумал о незнакомке, которую Маша называла Аннетой. О незнакомке, которая являлась в мужском платье и называла себя Александром Дементьевым. А может, все-таки маркизом де Пурсоньяком — перед девицами, которые не читают французских пьес, а может, соответственно, и господином Бехером? …Отчего Маша ее покрывала — бог весть, но, сдается, настало время задать молодой графине Венецкой самые прямые вопросы и не деликатничать.
Что же означал тот ночной визит? Чего незнакомка добивалась? Для чего ей то легкое безумие, которое возникает, как светящееся облако, вокруг мужчины и женщины, когда они страстно целуются? И ночная исповедь — для чего она?
Однако Граве определенно утверждал, что незнакомка — не Евгения. Были ли у него основания выгораживать Евгению? Что вообще известно о фальшивом немце Граве не от него самого, а от иных лиц, не имеющих нужды лгать?
Андрей понимал, что теперь не время для смятения, сомнений и метаний. Он вошел в долгожданный бой с незримым противником — и обязан идти до конца. Как тогда — на приступ, с одной лишь шпагой в руке. Не озираясь…
Раньше он, обернувшись, увидел бы своих мушкетеров. Сейчас за спиной стояли люди, способные уклониться от боя. Граве — не имевший опыта сопротивления обстоятельствам, а только опыт монументального вранья. Валер — человек мирный, читатель книг и обожатель Элизы, даже в своих наследственных владениях препоручивший заботы о барщине, оброке и хозяйстве в меру вороватому управляющему. Венецкий — натура пылкая, одновременно лихая и пугливая, нуждающаяся в материнском руководстве. Скапен-Лукашка, Авдей-кучер, Савка, Спирька и прочие — все сделают то, что прикажет барин.
Остаются Еремей и Тимошка. Эти не выдадут. И Гиацинта — если у Валера не хватит сил взять ее в охапку и утащить подальше от опасности…
— Значит, Екатерингоф, — сказал Андрей. — Ну, попробуй еще что-либо вспомнить.
— Селифан кончается… — вдруг прошептал Скапен-Лукашка.
— Царствие ему небесное, — холодно ответил Андрей. — Может, соберешься псалмы по нему почитать?
— Да как-то ж проводить надо, — растерянно отозвался Еремей. — И его, иуду окаянного…
Отродясь не думал Андрей услышать в Пасхальную ночь такую молитву:
— Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставльшегося раба Твоего Селифана, — начал Скапен-Лукашка, вставший в ногах у умирающего в чем был — в бабьей короткой шубе и в платке. — И яко Благ и Человеколюбец, отпущай грехи и… и…
— И потребляй неправды… — продолжал безымянный лакей, увидивший Селифашку впервые в жизни. — И даруй ему причастие…
— И наслаждение… — подсказал Еремей, — наслаждение вечных Твоих благих… — Ох… — вздох его был понятен: предательство — это явное отступничество, но произнести молитву, как научили много лет назад, необходимо.
Андрей опустил голову. Молитву он помнил, потому что еще под Очаковом заучил ее из упрямства: он должен был молиться за своих погибших солдат, должен — и все тут. Но сейчас не мог выговорить ни слова. Ему казалось, что, молясь за беспутного Селифашку, он предаст память Катеньки. И, когда отзвучали последние слова, Андрей мысленно сказал ей: «Ну вот, милая… хоть так, хоть так…»
— Он жив еще… — прошептал Скапен-Лукашка.
И четверо мужчин некоторое время стояли молча над умирающим — какая-то неизъяснимая сила не давала им уйти.
Это молчание вдруг разозлило Андрея:
— Ну, будет! — выкрикнул он. — Бехершу провороним! Ты, не знаю, как звать, поедешь с нами. Если явится, что обманул, — не поздоровится. Значит, говоришь, Екатерингоф?
* * *
Венецкий встретил и привел возок к тихому месту за домом, где жили священники Казанской. Сейчас те с семьями находились в храме, а возле дома собралась странная компания — щеголиха в голубой шубке, рыдающая у нее на плече мещанка, утешающая мещанку юная дама — красавица, дородный господин в бобровой шубе и шапке с преогромной алой кистью, какие-то подозрительные молодцы в тулупах, держащие в поводу коней…
Андрей вытолкнул из возка безымянного лакея и вылез сам.
— Ну, что? — спросил он.
— Она у Екатерининской канавы в санях сидит, — сообщил Граве. — За ней Ванюшка и Никодимка смотрят, любовников изображают, стоят в обнимку на берегу, — Венецкий засмеялся. — Сказывали — отправила человека в сторону Рогачева переулка. И ждет.
— Вот этот человек, — сказал Андрей. — А скажи-ка, граф, как вы в лесу перекликаетесь?
— В рожки дуем, а на что тебе?
— Другие сигналы есть?
— Выпью разве взвыть? — предложил Скапен-Лукашка.
— Какая тебе выпь в апреле? А по-волчьи можно, коли что, — сказал Савка.
— Волчий вой за городом — как раз то, что нужно, — и Андрей быстро распределил силы: которому ехать вперед и ждать Евгению на Екатерингофской дороге, которому следовать за ней от Казанской церкви. — Но сперва я бы хотел знать, где госпожа Позднякова все эти дни пропадала, — строго сказал Андрей.
— Я к мужу ездила, на коленях стояла… — заговорила заплаканная Позднякова. — Твое ж, говорю, детище! Спасай! А он мне — сама спасай! Худо, говорит, за дочкой смотрела, теперь вертись, как знаешь! И так излаял… Думала, поможет, а он, как бирюк, засел в своей Сычевке! Девки у него там, охота… Сама, говорит, виновна! Ахти мне, пропала я… Насилу на службу успела… Иду и плачу, иду и плачу…
— Ничего не понимаю, — Андрей повернулся туда, где, по его разумению, должен был быть Венецкий.
— Эти супруги, как принято теперь в свете, разъехались, — объяснил граф. — Жили раздельно, годами не встречались. В свете, поди, все решили, что господин Поздняков помер, а он, вишь, в деревне сидит, пьет и безобразничает. И о дочке думать позабыл — ему там дворовые девки других детей понарожали.
— Вот что. Машенька, мы тебя с госпожой Поздняковой и с Гиацинтой оставим тут, в церкви, — сказал Андрей. — Будете друг за дружку держаться и за нас, грешных, молиться. А мы — в погоню. Сейчас Бехерша поймет, что ее прислужница уже не вернется, и отправится докладывать о беде господину Анониму. Тут мы его и выследим…
— Нет, нет! Я с вами! У меня с ней свои счеты! — перебила его Гиацинта.
— И я — с вами, — добавила Маша. — Хочу посмотреть в глаза этой интриганке. Из-за нее Гришенька погиб, из-за нее господин Акиньшин погиб… Нет, нет, не отговаривайте! Я имею право!
— Маша, садись ко мне в возок! — сразу пригласил Андрей. — А ты, сударыня…
— Коли не пустите, я извозчика найму — и за вами!
— Может, возьмем госпожу Гиацинту? Если ее не пустить она и впрямь поедет за нами на извозчике. А так — она хоть под нашей защитой будет, — вдруг предложил Граве.
— Господин доктор! Я знала, что найду в вас опору и покровителя! — совсем по-театральному воскликнула девушка.
