Вопрос был довольно неожиданный, и Рейн-Мари в изумлении уставилась на Габри.
– Никогда не пробовала, – ответила она после некоторой заминки.
– Что ж, Мария, царица мира,
[57]
вас ждет развлечение. Через несколько дней мы празднуем День Канады на деревенском лугу, и мы присовокупим к этому исполнение чечетки. Я вас записал.
– Пожалуйста, возьми меня назад, туда, где убийца, – прошептала Рейн-Мари на ухо мужу, целуясь с ним на прощание у машины несколько минут спустя.
От Армана привычно пахло розовой водой и сандаловым деревом. Машина тронулась, и Рейн-Мари помахала ему, все еще оставаясь в мире этого запаха, в мире комфорта, доброты и спокойствия, в мире, где не танцуют чечетку.
* * *
Старший инспектор Гамаш вошел в здание Квебекской полиции в Шербруке и назвал себя дежурному.
– Не могли бы вы показать, где у вас хранятся вещдоки?
Полицейский вскочил из-за стола:
– Да, сэр. К статуе – туда.
Они проследовали за ним через все помещение в большой гараж. Чарльз Морроу стоял у стены, словно заказывая громадную порцию выпивки. На стуле перед статуей сидел полицейский, назначенный для охраны.
– Я подумал, что лучше выставить охрану, чтобы никто тут ничего не подменил. Я знаю, вы отобрали образцы крови и земли. Мы отправили их курьером в лабораторию, но я на всякий случай взял еще.
– Вы очень обстоятельны, – сказал Гамаш.
Стук их каблуков по бетону гулким эхом разносился по гаражу. У Гамаша создалось впечатление, будто Чарльз Морроу ждет их.
Он кивнул полицейскому, охраняющему статую, и отпустил его, потом приложил руку к каменному туловищу, сам не зная, что он рассчитывает ощутить. Может быть, слабый пульс.
Гамаш и в самом деле почувствовал что-то неожиданное. Он переместил руку в другое место, на локоть Морроу, и потер его.
– Жан Ги, посмотри-ка.
Бовуар подошел ближе:
– Куда?
– Потрогай.
Бовуар положил пальцы туда, где только что была рука его шефа. Он предполагал ощутить холодок камня, но почувствовал тепло, словно Чарльз Морроу, этот скряга, забрал тепло Гамаша.
Но Бовуар ощутил и кое-что еще. Нахмурившись, он переместил руку на туловище Морроу и погладил его. Потом подался еще ближе к статуе, почти уткнувшись в нее носом.
– Это не камень, – таково было его заключение.
– Я тоже так думаю, – сказал Гамаш, отступив от статуи.
Статуя была серой. В одних местах темно-серой, в других – светло-серой. А поверхность была слегка неровной. Поначалу Гамаш подумал, что скульптору удалось каким-то образом добиться этого эффекта, но, потрогав статую и приглядевшись к ней внимательнее, он понял, что это свойство присуще самому материалу. Неровности, напоминающие неровности кожи, были частью того, из чего изваяли эту статую. Словно взяли человека гигантских размеров, а потом превратили его в камень.
– Что это? Из чего его высекли?
– Не знаю, – сказал Гамаш, часто повторявший эти два слова во время текущего расследования.
Он заглянул в лицо Чарльза Морроу. Потом отступил еще на шаг.
На лице все еще оставалась земля и стебли травы. Статуя напоминала выкопанного из земли покойника. Но лицо под слоем земли казалось решительным, целеустремленным. Живым. Руки свободно висели вдоль боков, ладони приподняты. Он словно потерял что-то. Следы крови, теперь высохшей, окрашивали голову и руки Чарльза Морроу. Чуть выставленная вперед нога выдавала какую-то неуверенность.
Если воспринимать его по частям, то он производил впечатление мрачного, нетерпеливого, алчного и явно нуждающегося в защите человека.
Но в целом у Гамаша создалось совершенно противоположное ощущение. Сумма отдельных частей говорила о томлении, печали, смирении вперемешку с решимостью. То же самое он испытал, когда со статуи упало покрывало и он впервые увидел ее. А сейчас Гамашу показалось, что он находится в знакомом саду в Париже.
Если большинство туристов спешили в Лувр, Тюильри, к Эйфелевой башне, то Арман Гамаш направлялся в тихий дворик за маленьким музеем.
И там он отдавал дань уважения людям, давно оставившим этот мир.
Это был музей Огюста Родена. Гамаш шел смотреть «Граждан Кале».
[58]
– Эта статуя тебе ничего не напоминает?
– Ужастики. Вид у него такой, будто он вот-вот оживет, – сказал Бовуар.
Гамаш улыбнулся. В этой статуе было что-то неземное. И как ни крути, на ее счету уже была одна жизнь.
– Ты когда-нибудь слышал про «Les Bourgeois de Calais» – «Граждан Кале»?
Бовуар сделал вид, что задумался.
– Non.
У него возникло предчувствие, что сейчас ему расскажут. Что ж, это лучше, чем поэтические цитаты. По крайней мере, пока что шеф ничего не собирался цитировать.
– Эта статуя напоминает мне «Граждан Кале». – Гамаш отступил еще на шаг. – Это работа Огюста Родена. Она стоит в Музее Родена в Париже. Но копия есть у Музея изящных искусств в Монреале, если захочешь посмотреть.
Бовуар воспринял это как шутку.
– Роден жил лет сто назад, но история про граждан Кале относится к временам более далеким – к тысяча триста сорок седьмому году.
Бовуар стал внимательно слушать. Низкий, вдумчивый голос звучал так, будто Гамаш пересказывает легенду, и Бовуар живо представлял, как разворачиваются события.
Порт Кале почти семьсот лет назад. Деловой, богатый, стратегически важный город. Самый разгар Столетней войны между французами и англичанами, хотя тогда эта война так не называлась. Она была просто войной. Кале был важным французским портом, и его осадила сильная армия английского короля Эдуарда III. Горожане держали оборону, уверенные, что к ним на выручку придет Филипп VI, король Франции. Но проходили дни, недели, месяцы, и надежда на спасение таяла. К воротам осажденного города подступил голод, ворвался внутрь и проник в дома горожан. Но они продолжали сражаться, надеясь на спасение. На то, что их не забудут, не бросят в беде.
Наконец Эдуард III сделал горожанам предложение. Он пощадит Кале, если сдадутся шесть самых выдающихся его граждан. Сдадутся на казнь. Он приказал этим гражданам явиться к воротам города без верхней одежды, с веревками на шее и с ключами от города.
Жан Ги Бовуар побледнел, представляя, как бы поступил он. Вышел бы вперед? Спрятался? Отвернулся? Он представил себе, какой ужас охватил жителей города, представил себе этот выбор. Он слушал шефа, ощущая биение сердца в груди. Это было гораздо хуже любого фильма ужасов. Это было взаправду.
