В нечто способное на убийство?
* * *
– Что это ты делаешь?
Клара обняла мужа за шею. Он наклонился и поцеловал ее. Они одевались к обеду, и у них впервые выдалась возможность поговорить о случившемся.
– Это просто невероятно, – сказал Питер, в изнеможении опускаясь на стул.
Бовуар завез им чемодан с вещами, собранными Габри: нижнее белье, носки, виски и чипсы. Никакой верхней одежды.
– С тем же успехом мы могли бы обратиться с просьбой о вещах к У. К. Филдсу,
[63]
– сказал Питер, когда они в свежем нижнем белье попивали виски и закусывали чипсами.
По правде говоря, это было не так уж и плохо.
Клара нашла в чемодане шоколадку и набросилась на нее; оказалось, что шоколад с виски тоже совсем неплох.
– Питер, как по-твоему, на что намекала вчера Джулия, когда сказала, что раскрыла тайну отца?
– Это просто пустословие. Она пыталась поскандалить. За этими словами ничего не стоит.
– Не уверена.
– Нет, Клара, выкинь это из головы.
Питер встал и принялся рыться в другом чемодане, привезенном с собой. Вытащил рубашку и брюки, которые были на нем предыдущим вечером. К сожалению, одежда помялась: вчера они затолкали ее в чемодан, не предполагая, что она им еще понадобится.
– Слава богу, что здесь Арман Гамаш, – сказала Клара, разглядывая свое любимое светло-голубое льняное платье.
Теперь оно выглядело так, словно было сшито из сирсакера.
[64]
– Да, это удача.
– Ты о чем?
Питер повернулся к ней, взъерошенный, в мятой одежде:
– Кто-то убил Джулию. И Гамаш найдет убийцу.
– Будем надеяться.
Они уставились друг на друга без какой-либо напряженности или неприязни – просто каждый ждал объяснений от другого.
– Ой, я поняла, – сказала Клара.
Она и вправду поняла. Арман Гамаш найдет убийцу сестры Питера. Как ей это не пришло в голову раньше? Она попалась на острый крючок убийства Джулии, все время возвращалась мыслями к этому трагическому событию. Но не заходила дальше вопроса «за что». Не спрашивала «кто».
– Как это горько!
Ее обычно собранный, безукоризненный муж разваливался на части. Его словно выворачивало наизнанку. Она наблюдала, как он пытается найти галстук на дне чемодана.
– Нашел! – Питер поднял руку с галстуком.
Галстук был похож на петлю.
* * *
У себя в номере Мариана Морроу разглядывала свое отражение в зеркале. Вчера она была свободным духом, творческой, блестящей, неподвластной возрасту женщиной. Амелией Эрхарт и Айседорой Дункан в одном флаконе. Конечно, до того, как эти две дамы упокоились. Мариана опутала шею еще одной петлей шарфа, чуть дернула за конец. Чтобы почувствовать, что такое удушение.
Теперь она видела в зеркале какую-то другую женщину, жалкую, загнанную. Усталую. Выбившуюся из сил. Постаревшую. Не такую старую, как Джулия, но ведь Джулия перестала стареть. Да пошла она к черту! Всегда впереди своего времени. Удачно вышла замуж. Была богатой и стройной. Уехала. А теперь еще перестала стареть.
Пошла она к черту, эта Джулия!
Нет, в одном флаконе с Амелией и Айседорой был кто-то другой. Кто-то выглядывавший из-под слоев слишком тонкой материи.
Мариана повязала шарф на голову и представила себе громадную металлическую люстру в столовой, вообразила, как она падает на всех них. Исключая, конечно, ее чадо.
* * *
– Тебе это обязательно надевать? – спросил Томас у жены.
Выглядела она великолепно, но суть была не в этом. Никогда суть не сводилась к этому.
– Почему бы и нет? – спросила Сандра, глядя на себя в зеркало. – Мрачно, но со вкусом.
– Так не годится.
Ему удалось донести до нее, что дело вовсе не в платье. И не в самой Сандре. А в ее воспитании. Это не ее вина. Нет, правда, дорогая.
Смысл прятался в паузах. Не в самих словах, а в промежутках между ними. Первые несколько лет Сандра пыталась игнорировать это, соглашаясь с Томасом в том, что она слишком уж чувствительная. Еще несколько лет она потратила на то, чтобы измениться, быть достаточно гибкой, достаточно искушенной, достаточно изящной.
Потом она занялась психотерапией и несколько лет пыталась отбиваться.
Потом она сдалась. И начала вымещать свои чувства на других.
Томас снова принялся бороться с запонкой. Его крупным пальцам никак не удавалось совладать с крохотной серебряной застежкой, которая словно уменьшилась в размерах. Он чувствовал, как нарастает его недовольство, как ярость поднимается из пальцев ног, течет по бедрам и взрывается в груди.
Почему эта запонка не продевается в петельку? Что такое случилось?
Запонки сегодня были ему необходимы, они – его крест, его талисман, его кроличья ножка, его кол, молот и чеснок.
Они защищали его и напоминали другим, кто он такой.
Старший сын. Любимый сын.
Наконец он продел запонку в петельку, посмотрел, как она сверкает близ потрепанной манжеты. Затем они пошли по коридору, Томас в раздражении, а Сандра – все более оживляясь: она вспоминала печенье, звездами приклеившееся к потолку столовой.
* * *
– Не думаю, что тебе следует делать это, моя дорогая, – сказал Берт Финни, остановившись рядом с женой. – Не сегодня. Все поймут.
На ней было платье свободного покроя, в ушах серьги, на шее жемчужное ожерелье. Отсутствовало только одно.
Ее лицо.
– Нет, правда.
Он протянул руку и почти коснулся ее запястья, но вовремя остановился. Их взгляды встретились в безжалостном зеркале ванной. Его нос картошкой был покрыт оспинами и прожилками, волосы редкие, нерасчесанные, рот полон зубов, словно он разжевал их, но не успел проглотить. Но на сей раз его водянистые глаза не убегали в сторону – смотрели прямо на нее.
– Я должна, – сказала она. – Ради Джулии.
Она опустила мягкую круглую подушечку в пудреницу. Подняв руку, помедлила несколько мгновений, а потом принялась накладывать свою маску.
Айрин Финни наконец-то поняла, во что верит. Она верила в то, что Джулия была самой доброй, самой любящей, самой щедрой из всех ее детей. Она верила в то, что и Джулия любила ее и приехала для того, чтобы повидаться с матерью. Она верила, что, если бы Джулия не умерла, они бы стали жить рядом. Любящая мать и любящая дочь.
