– Что ты хочешь сказать?
– Только не прикидывайся таким дурачком.
– Мать может оставить все деньги Финни, – сказал Питер. – Смерть Джулии не означает, что наши доли увеличатся. И потом, меня это не интересует. Ты же помнишь, что я отказался от отцовского наследства? Деньги для меня ничего не значат.
И он знал, что Томасу на это нечего возразить. Это был неопровержимый факт, купленный за миллион долларов. Это сделало его не таким, как они, выделило из всех сестер и братьев. Они знали, что он отказался от наследства, но на манер, присущий семейству Морроу, ничего не сказали. И он тоже ничего не сказал, придерживая слова вот для этого мгновения.
– Да брось ты, – сказал Томас, отказываясь от всякой логики. – Если наследство для тебя ничего не значило, ты должен был его принять.
– Ошибаешься, – возразил Питер.
Но твердая почва начала ускользать у него из-под ног. То, что он приобрел в обмен на наследство, в обмен на обеспеченность для себя и Клары, как оказалось, не стоило и выеденного яйца. Он шел на дно.
– Спот утверждает, будто ему все равно, что смерть Джулии делает нас богаче? – сказала Мариана, войдя без стука. – Три наследника, – пропела она.
– Ты опоздала, Маджилла, – сказал Томас.
– Ведь правда приятно знать, что в один прекрасный день ты станешь богачом? – проворковала Мариана.
Питер ощущал запах ее застоялой парфюмерии, пудры и пота. От нее несло разложением.
– Мне эти вещи безразличны. Всегда так было.
– Я знаю, что это было бы безразлично Гамашу. Даже Кларе, – сказал Томас. – Но мы тебя знаем, Спот. Мы любим хорошие вещи. – Он оглядел комнату. – А твоя комната в сравнении с этой наверняка выглядит спартанской.
Так оно и было.
– Но ты по-прежнему самый жадный из нас, – закончила Мариана мысль брата.
– Это неправда! – возвысил голос Питер.
– Ага. – Томас погрозил брату, потом поднес палец к губам.
– Конечно это правда, – сказала Мариана. – Почему, ты думаешь, мы называем тебя Спотом?
Питер удивленно посмотрел на нее и поднял руки, показывая пятна от краски, въевшиеся в кожу.
– Из-за моего творчества, – сказал он.
Но по их лицам он видел, что ошибается. Он всю жизнь ошибался. А может, не так? Может, он всю жизнь знал правду, но отворачивался от нее?
– Мы называем тебя Спотом из-за того, что ты повсюду волочился за отцом, – сказал Томас спокойным голосом, по-братски доводя до него этот катастрофический факт. – Как щенок.
– А чего хотят щенки? – спросила Мариана.
– Любви, – сказал Томас. – И чтобы их гладили. Они хотят, чтобы их брали на руки и говорили, какие они хорошенькие. Но когда отец говорил тебе это, ты хотел большего. Ты хотел всего. Хотел всю любовь, какая была у него. Когда он уделял внимание Джулии, ты просто из себя выходил. Ты и тогда был жадным, Питер, и по сей день таким остался. Любовь, внимание, похвала, Спот. До свидания, Спот. И после смерти отца ты перешел на мать. Люби меня, люби меня, люби меня, пожа-а-а-а-алуйста.
– И тебе наплевать на нас, потому что нам от матери нужны только деньги. Мы хотя бы просим то, что она может дать, – сказала Мариана.
– Ты ошибаешься! – взорвался Питер. Злость выплеснулась из него с такой силой, что он испугался: вот сейчас комната задрожит, затрясется и потолок обрушится. – Я никогда от них ничего не хотел. Ничего!
Он кричал так громко, что последнее слово было почти не слышно. Питер подумал, что сорвал голосовые связки. Он огляделся – нет ли под рукой чего-нибудь, чтобы швырнуть о стену. Мариана испуганно смотрела на него. Ему это понравилось. А Томас? Томас улыбался.
Питер шагнул к нему. Наконец-то он понял, как прогнать улыбку с этого лица.
– Ты хочешь меня убить? – спросил Томас, поднимаясь навстречу Питеру. – Я это знал. Я всегда знал, что ты неуравновешенный. Все думали, что неуравновешенные Джулия или Мариана…
– Эй…
– …но неуравновешенные всегда тихони. Не это ли будут говорить завтра на камеры Си-би-си
[75]
твои соседи в унылой деревеньке? «Он всегда казался таким милым, таким нормальным. Ни одного грубого слова, ни одной жалобы». Ты собираешься выкинуть меня с балкона, Питер? Тогда наследников останется всего двое. Тебе этого хватит? Или Мариане пора начать беспокоиться? Вся любовь и все деньги. Золотая жила.
Питер представил, как откидывает назад голову, открывает рот и оттуда, словно рвота, вырывается пламя. Злость обуяла все клеточки его тела и прорывалась наружу, уничтожая все вокруг. Он был Нагасаки и Хиросима, он был атолл Бикини и Чернобыль. Сейчас он уничтожит все вокруг.
Но вместо этого он закрыл рот, чувствуя, как горечь и желчь жгут его горло и грудь. Он пытался подавить бушующую в нем ярость, спрятать ее вместе с гневом, ревностью, страхом и ненавистью, ненавистью, ненавистью.
Но ящик Пандоры уже нельзя было закрыть. Теперь уже нельзя. Демоны вырвались на свободу и закрутили хоровод вокруг «Охотничьей усадьбы», они наливались, росли на глазах. И убивали.
Питер повернул перекошенное мучительной гримасой лицо к Мариане:
– Может, я и вел себя как щенок, но ты, Маджилла, была кое-чем похуже.
Он бросил это прозвище в ее испуганное лицо. Ему нравилось, что она боится. Потом он повернулся к Томасу.
– Маджилла и Спот, – сказал он в это самоуверенное лицо. – А знаешь, как мы называли тебя?
Томас ждал.
– Никак. Ты был для нас ничто и таким и остался. Ничем.
Питер вышел, чувствуя себя спокойно, как никогда за последние дни. Но он знал: это оттого, что он едет, свернувшись на заднем сиденье, а за рулем сидит что-то другое. Что-то тошнотворное, вонючее и ужасное. И он прятал это что-то всю свою жизнь. Но вот оно взяло верх над ним.
Глава двадцать третья
Арман Гамаш стоял в той малой тени, которую давал клен в лунном свете, и снова смотрел на белый мраморный куб. Трепыхалась желтая полицейская лента, и та жуткая яма оставалась на своем месте.
Почему убили Джулию Мартин? Кто выигрывал от ее смерти?
Она была мертва вот уже почти два дня, а он все еще не знал, почему ее убили. Не говоря уже о том – как. Он сцепил руки за спиной и замер, чувствуя: что-то сейчас случится.
– Ой, bonjour.
Случилось то, что перед старшим инспектором появилась садовница Коллин.
– Вы тут, кажется, думаете. Я могу уйти.
Но уходить ей, видимо, не хотелось. Он улыбнулся и пошел к ней по лужайке. Несколько секунд они оба смотрели на яму, в которой умерла Джулия Мартин. Гамаш молчал – ему было любопытно, что еще скажет Коллин. Примерно через минуту она показала на мраморный куб:
