– Муравьи уползли. Я рада. Меня из-за них мучили кошмары.
– С каждым прожитым днем ваши сны будут становиться спокойнее.
Коллин кивнула, потом печально взглянула на цветы:
– Я пришла посмотреть, как они поживают. Нужно было пересадить их раньше.
Гамаш тоже взглянул на цветы. Большинство из них завяли, и спасти их было уже невозможно.
Тут ему в голову пришла одна мысль. Мысль, которая должна была бы прийти гораздо раньше.
– А почему вы были здесь в то утро?
– Ухаживала за садом, – ответила она.
Гамаш внимательно посмотрел на нее:
– Но шел дождь. Ливень. Больше никто в саду не работал. Почему работали вы?
Кажется, ее глаза чуть-чуть расширились? А щеки неожиданно зарделись? Он знал, что Коллин краснеет и без всякого повода. Любого внимания, проявленного к ней, было достаточно, чтобы на ее щеках появился румянец. Лучше не придавать этому особого значения. Но вдруг выражение у нее стало смущенным и вороватым.
– Я работала в саду, – гнула она свое. – Растения лучше всего пересаживать, когда влажно и холодно. Так они легче приживаются. А они казались такими хилыми – им нужно было помочь.
Они оба снова посмотрели на увядшие цветы.
– Большинство других работников были в доме, отдыхали, – настаивал Гамаш. – Не могу поверить, что вы по собственной воле вышли работать под дождем.
– А вот вышла.
– Почему, Коллин? Скажите мне.
Он говорил так убедительно, так терпеливо, что она готова была сказать. Но в последний момент закрыла рот. А этот большой человек не отчитывал ее, не требовал – просто ждал.
Губы Коллин чуть затрепетали, дрогнул подбородок, прищурились глаза. Она опустила голову, и ее прямые волосы упали занавесом, пряча лицо. Наружу прорвалось только всхлипывание.
– Никто… меня… здесь… не любит, – проговорила она, с трудом произнося каждое слово.
И заплакала, сотрясаясь всем телом, закрыв лицо руками, чтобы скрыть слезы, которые все равно скрыть было невозможно. Гамаш понял, что вид у нее сейчас точно такой же, как и двумя днями ранее. На этом самом месте. Наконец рыдания смолкли, и Гамаш осторожно протянул ей платок.
– Merci, – проговорила она между двумя прерывистыми вздохами.
– Вы нравитесь людям, Коллин.
Она подняла на него глаза.
– Я смотрю и слушаю, – продолжил он. – Читаю чужие мысли. Я так зарабатываю себе на жизнь. Вы меня слушаете?
Она кивнула.
– Вы нравитесь этим девушкам. Если из этой трагедии и родилось что-то хорошее, так это ваша дружба с ребятами, которые здесь работают.
– Может быть, – сказала Коллин, опустив глаза в землю.
И тут Гамаша осенило.
– Сколько вам лет?
– Восемнадцать.
– Знаете, у меня есть дочь, Анни. Ей двадцать шесть. Она уже замужем. Она очень любит своего мужа, но он не первая ее любовь. Они познакомились как-то летом, когда она работала в гольф-клубе. Они оба подрабатывали там – возили за игроками тележки с клюшками.
Коллин стояла, опустив глаза и ковыряя землю носком кроссовки.
– Анни старалась работать в паре с Джонатаном, но тот относился к этому без энтузиазма. У него были собственные друзья, с которыми он общался, и Анни каждый вечер приходила домой в слезах. Даже спрашивала, не могу ли я поговорить с ним, может, попугать его пистолетом.
Она улыбнулась.
А с лица Гамаша улыбка сошла.
– Это было самое трудное время в ее жизни, и, кажется, она говорила то же самое. Ужасно, когда любишь кого-то так беззаветно и знаешь, что тебе не отвечают взаимностью. Человек чувствует себя очень одиноко.
Коллин кивнула и снова опустила голову, беззвучно плача в комок платка. Гамаш дождался, пока она не успокоится. Она попыталась вернуть ему пропитанный слезами лоскут материи, но он отрицательно покачал головой.
– Он любит другую. Вечно ошивается рядом с ней. Хочет все про нее знать. Откуда она, какой у нее дом. Все то, о чем я хотела, чтобы он спросил у меня, он спрашивает у нее.
– Лучше не мучайте себя, – сказал Гамаш мягко, но требовательно.
Он знал, как ему самому повезло в жизни. Он женился на своей первой любви. Но понимал, что может сделать с человеком любовь безответная.
Коллин вздохнула так тяжело, что Гамаш подумал: вот сейчас отпадут лепестки с умирающих цветов.
Девушка ушла, а Гамаш направился к террасе, намереваясь перекусить в библиотеке и пообщаться со своей командой. Но на полпути он увидел Питера Морроу – тот стоял на пристани, глядя в озеро.
У Гамаша был вопрос к Питеру. Вопрос, который он хотел задать приватно.
Изменив направление, он двинулся к пристани и тут увидел, как Питер завел назад руку и что-то кинул в озеро. Мгновение спустя он услышал шлепки, и по ровной поверхности воды стали расходиться два круга. Питер резко повернулся и зашагал по пристани, громыхая туфлями по доскам. Он шел опустив голову и даже не видел Гамаша, пока чуть не наткнулся на него.
– Ой, это вы, – сказал Питер испуганно и не очень довольно.
Гамаш обратил внимание на плохо выбритое лицо, помятую и кое-как заправленную рубашку, пятна на брюках. Вежливость и одежда Питера были в равной мере повержены.
– С вами все в порядке?
– В полном.
Не заметить сарказма его интонации было невозможно.
– У вас измученный вид.
– Я только что потерял сестру – чего бы вы еще хотели?
– Вы правы, – сказал Гамаш, – это было необдуманное замечание.
Питер расслабился:
– Нет, это вы меня извините. – Он провел ладонью по наждаку щеки и вроде бы удивился, не почувствовав обычно выбритой кожи. – Трудные времена.
– А что вы бросили в озеро?
Гамаш спросил это в расчете сломать напряженность, но его слова произвели противоположный эффект. Питер опять выпустил все иголки и настороженно посмотрел на Гамаша:
– Вы что, должны все знать? Неужели рядом с вами не может быть ничего приватного? Или ваш отец плохо вас воспитывал?
Он зашагал к «Усадьбе», потом резко изменил направление. И Гамаш увидел почему. Из дома с шумом выскочил Томас Морроу, пересек каменную террасу и побежал по лужку.
– Что ты с ними сделал? Питер, я тебя убью!
Питер бросился наутек, и началась погоня. Было ясно, что бегуны из Морроу никакие, и вид двух мужчин более чем среднего возраста, бегущих по стриженому лужку на этом семейном собрании без правил, мог бы показаться забавным, если бы на уме у одного из них явно не было насилия, а другой не был обуян ужасом. Гамаш, ветеран бега трусцой, перехватил Томаса в тот момент, когда тот был готов схватить Питера.
