ГЛАВА ПЕРВАЯ
РОМАНТИЧЕСКИЙ ФАТАЛИЗМ
1. Наша тоска по всеобщей предопределенности никогда не бывает столь острой, как в те моменты, когда речь заходит о романтических отношениях. Мы слишком часто вынуждены делить постель с теми, кто не способен понять нашей души, а потому можно ли судить нас строго, если, вопреки всем законам просвещенного века, мы продолжаем верить, что нам предназначено судьбой встретить однажды мужчину или женщину нашей мечты? Разве нельзя простить нам почти суеверное преклонение перед человеком, который призван утолить бесконечную тоску? И пусть наши молитвы никогда не будут услышаны, пусть нет выхода из мрачного круга взаимного непонимания — если только небеса не сжалятся над нами, — разве можно в самом деле ожидать от нас, что мы припишем нежданную встречу с этим принцем или принцессой простому стечению обстоятельств? И разве не можем мы хотя бы единственный раз в жизни перестать рассуждать здраво и прямо увидеть в этом неизбежность, продиктованную нашей романтической судьбой?
2. Однажды утром, в начале декабря, без тени мысли о любви или любовной истории я сидел в салоне эконом-класса «Бритиш Эруэйз» на пути из Парижа в Лондон. Побережье Нормандии только что осталось позади, и одеяло зимних облаков, расступившись, позволило нам некоторое время беспрепятственно любоваться блестящей морской голубизной. Скучая и не в состоянии ни о чем думать, я взял почитать бесплатный журнал, пассивно вбирая информацию о курортных отелях и устройстве аэропорта. Было что-то успокаивающее в полете, монотонной вибрации двигателей, приглушенно-сером цвете салона, сладких улыбках служащих авиакомпании. Тележка с набором напитков и закусок двигалась по проходу, и, хотя я не чувствовал голода и мне не хотелось пить, ее движение наполняло душу смутным ожиданием, как это часто бывает во время раздачи еды в самолете.
3. Пассажирка слева от меня сняла наушники и принялась с несколько нездоровым, на мой взгляд, любопытством изучать инструкцию по безопасности, лежавшую в сетке впереди. В инструкции изображалась картина идеальной катастрофы: пассажиры, сохраняя спокойствие, мягко и дисциплинированно приземлялись на сушу и на воду, леди снимали туфли на высоких каблуках, дети проворно надували жилеты, фюзеляж оставался цел и невредим, а горючее чудесным образом не воспламенялось.
4. — Если эта штука навернется, мы все погибнем — так что они тогда тут понарисовали? — сказала пассажирка, ни к кому специально не обращаясь.
— Я думаю, эта картинка должна придавать людям храбрости, — ответил я, поскольку кроме меня слушать ее было некому.
— Как вам кажется, ведь это не самый плохой способ уйти из жизни — раз и все, особенно если самолет ударится о землю, а вы сидите впереди? У меня дядя погиб в авиакатастрофе. А кто-нибудь из ваших знакомых умер так?
Я не смог бы назвать никого, но у меня не было времени ответить: явилась стюардесса и (не зная об этических сомнениях, высказанных в адрес ее работодателей) предложила нам завтрак. Я попросил стакан апельсинового сока и уже собирался отказаться от бледных сандвичей в пластиковой упаковке, когда моя спутница шепнула мне:
— Все равно берите: я съем ваши, умираю — хочу есть.
5. Ее волосы были выкрашены в каштановый цвет и коротко острижены, открывая пушок на шее. Большие зеленоватые глаза избегали глядеть в мои. На ней была синяя кофточка, серый кардиган лежал на коленях. Плечи ее были узкими, почти хрупкими, а неровный край ногтей говорил о том, что она имеет привычку их грызть.
— Я точно вас не объедаю?
— Нет, ну что вы.
— Простите, я не сказала, как меня зовут. Мое имя Хлоя, — сообщила она и протянула руку через подлокотник. В такой официальности было что-то трогательное.
Последовал обмен биографиями. Хлоя рассказала мне, что ездила в Париж на торговую выставку. Весь прошлый год она проработала дизайнером в редакции модного журнала в Сохо. Хлоя закончила Королевский колледж искусств, родилась в Йорке, но еще ребенком переехала в Уилтшир, а сейчас ей двадцать три, и она живет одна в квартире в Ислингтоне.
6. — Надеюсь, они не потеряли мой багаж, — сказала Хлоя, когда самолет начал снижаться над Хитроу. — А вы не боитесь, что ваш потеряют?
— Я об этом не думаю, но со мной такое уже было. Даже два раза — в Нью-Йорке и во Франкфурте.
— Господи, ненавижу путешествовать, — вздохнула Хлоя и укусила кончик указательного пальца. — Еще больше я ненавижу возвращаться, у меня настоящий страх перед возвращениями. После того как я какое-то время не была дома, мне всегда кажется, что в мое отсутствие произошло что-то ужасное — прорвало трубу, я потеряла работу или мои кактусы засохли.
— У вас есть кактусы?
— Несколько, было такое увлечение. Знаю, ерунда, но я однажды провела зиму в Аризоне и как-то прониклась к ним. У вас есть дома какие-нибудь растения или животные?
— Когда-то у меня были рыбки.
— И что с ними стало?
— Пару лет назад я жил с одной девушкой. Она, наверное, меня ревновала, потому что в один прекрасный день отсоединила подачу воздуха и рыбки все передохли.
7. Разговор сворачивал то на одно, то на другое, открывая нам на каждом повороте особенности характеров друг друга, как петляющая в горах дорога неожиданно открывает перспективы, которые сейчас же сменяются новыми, и так шло до тех пор, пока шасси не ударились о покрытие посадочной полосы, а двигатели не заработали в обратном направлении, вызывая торможение. Самолет подрулил к терминалу, где изверг содержимое в запруженный народом зал прилета. К тому моменту, когда я получил багаж и прошел таможню, я уже влюбился в Хлою.
8. Трудно увидеть в ком-то любовь всей своей жизни, если только ты еще не умер (а тогда это по определению невозможно). Но почти сразу после встречи с Хлоей мне уже не казалось странным думать о ней в таких выражениях. Я не могу даже приблизительно сказать, почему из всех доступных чувств и всех их возможных адресатов я должен был вдруг ощутить именно любовь и именно к ней. Я не могу претендовать на то, что знаю механизм этого процесса, или подкрепить свои слова чем-нибудь, кроме того, что так оно действительно было. Я только могу рассказать, что спустя несколько дней после моего возвращения в Лондон мы с Хлоей провели несколько часов вместе. Потом, дней за десять до Рождества, мы ужинали в ресторане в западной части Лондона и, как если бы это было самым невероятным и в то же время самым естественным делом, закончили вечер, занимаясь любовью в ее квартире. Рождество она провела со своей семьей, я же уехал с друзьями в Шотландию, но мы находили друг друга, созваниваясь каждый день. Иногда даже по пять раз в день — не для того, чтобы сказать что-то определенное, просто потому, что оба чувствовали: никогда раньше ни с кем мы так не говорили, все прежнее было только компромисс и самообман, лишь сейчас мы наконец получили возможность понимать и делать так, чтобы нас понимали, а ожидание (по своей природе мессианское) действительно подошло к концу. Я узнал в ней женщину, которую неумело искал всю жизнь, существо, черты которого видел во сне, чьи улыбка, глаза, чувство юмора, литературные пристрастия, страхи и способность понимать полностью соответствовали моему идеалу.
