Так что едва все привнесенные технологии были бы восприняты, а затем, что у меня лично никаких сомнений не вызывает, и развиты, по закрывшейся и не включенной в эту систему обмена информацией, да еще спесиво мнящей себя некой крайне самобытной и совершенно отдельной, самим Господом поставленной во главе всех (а так и было бы) России так бы врезали, что только пух и перья полетели бы. Что, впрочем, и произошло в реальности во время Крымской войны. Поскольку именно так себя Россия и ощущала почти сорок лет после разгрома покорителя Европы Наполеона. Поэтому сейчас я не шибко жалел, что почти ни хрена не знаю ни из практических технологий, ни из истории (впрочем, вру, жалел, и частенько). Главными-то технологиями — управления и создания сред развития — я обладал в достаточной мере. Иначе никогда бы не стал успешным предпринимателем… А все остальное, мне нужное, откроют и изобретут уже обученные по моим планам и под моим управлением специалисты. Так что на данный момент главной моей задачей я считал, во-первых, зачерпнуть из Европы широкой ложкой то, что она уже успела накопить, переварить зачерпнутое, и, во-вторых и главных, сделать Россию частью этой самой Европы, и частью не сырьевой, способной поставлять только, скажем, хлеб либо там вологодское масло, а затем, позже, лишь сырую нефть, лес-кругляк и слабоочищенный природный газ, а вполне конкурентоспособной и равноправной. Короче, куда уж деваться, собирался парадным шагом двинуться по пути Пети Первого, сиречь Великого, причем как раз вследствие этого пути, но всеми силами избегая его ошибок, просчетов и перегибов.
Но это требовало не только и даже не столько желания, а ресурсов, в первую очередь финансовых, каковые, впрочем, благодаря батюшкиному скопидомству у меня были, и, главное, тщательного планирования. Чем я сейчас и занимался. Правда, больше глухими ночами, в свободное, так сказать, от основных обязанностей время… Хотя все время жутко ощущался дефицит информации, который я стремился максимально уменьшить всеми доступными мне средствами. Поэтому в данный момент школьные отроки моего, то есть старшего, и второго за ним потока в свободное от занятий время вовсю совершенствовали свои познания в иностранных языках опросом как старого, так и в основном вновь появившегося контингента учителей по поводу наиболее известных и уважаемых образовательных центров — университетов, школ, академий, а также центров ремесленного и мануфактурного производства. А кроме того, составляли список самых известных ученых, торговцев, банкиров и вельмож по каждой стране отдельно. Ну и куда ж без этого: вооруженные силы каких государств считаются наиболее сильными и боеспособными, а также где и кем производится лучшее оружие. После чего каждый класс обязан был представить мне сводный доклад, изучать и обрабатывать их мне опять предстояло самому.
Я тяжело вздохнул и помотал головой. Ой, бедная моя головушка. Я-то думал, что такого периода, который случился у меня, когда я только начинал обустраивать Белкинскую вотчину, в моей жизни больше никогда не будет. Ох, как я ошибался! Впрочем, чего хотел? Знал же, что так оно всегда и бывает, когда ты только запускаешь новый бизнес, а здесь еще и бизнес был о-го-го…
— Звал, государь?
Я обернулся. В дверях, выжидающе глядя на меня, стоял думный дьяк Иван Тимофеев сын Семенов. После того как из Кремля исчез Семен Ефимьев (ну его понять можно — сначала предал семью царя, а затем уже его противников), что произошло как раз в тот день, когда Хлопок сумел вытащить Митрофана из романовских застенков, я решил как следует прошерстить всех московских дьяков, большую часть которых я вроде бы знал лично. Но так, шапочно, в качестве «дядей, добрых с юным царевичем». Мне же требовалось знать всю их подноготную, связи, привычки, наклонности, потому что, как ни крути, именно они составляли хоть и крайне куцую, но все-таки единственную из имеющихся вертикалей власти Русского государства. Другой (хотелось надеяться, лишь пока) в природе не существовало. И где-то через полгода, поскольку как раз в тот период моя служба наушников оказалась серьезно ослабленной вследствие того, что существенную часть ее персонала пришлось спасать вывозом в Белкино, мне на стол легла пачка досье, где содержалась информация приблизительно на двести человек. Из них только сорок являлись дьяками, остальные — друзьями, сродственниками, покровителями, клиентами и так далее… Но едва я успел начать изучение досье, как умер отец, и события понеслись как пришпоренные. Так что руки до досье дошли только около месяца назад.
— Да, проходи, садись.
Дьяк быстро, но не без достоинства вошел в мой рабочий кабинет и сел на лавку, что стояла сбоку от стола. После смерти батюшки я провел ревизию помещений и, отдав наиболее почетные из них матушке… больше в качестве откупа за то, что так и не последовал основной части ее пожеланий, выбрал себе вот эту «горенку рабочую», которая превышала отцовскую по площади раза в три. Но вовсе не из-за вдруг взыгравшего самомнения, а просто потому, что у меня уже скопилось куда больше необходимой мне для работы документации, чем у отца. Я уже сделал заказ в цареву мастерскую палату на изготовление «шкапов железных бронных, вельми высоких для всякого бумажного и иных вещей сохранения», пока же довольствовался запираемыми сундуками и усиленным ночным караулом моего холопского полка.
Я вернулся за стол и сел в кресло, уставив на дьяка внимательный взгляд. Согласно его досье, это был один из наиболее образованных и думающих людей этого времени, к тому же со способностью оформлять свои мысли на бумаге. А кроме того, что во все времена встречается неоправданно редко, честный и добросовестный. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, я испытующе, а он спокойно, как всегда смотрит человек с чистой совестью. А затем я начал:
— Есть у меня к тебе дело, Иван Тимофеевич… — Подобное наименование, по имени-отчеству, его явно удивило. Он даже эдак подобрался весь… Я же между тем продолжил: — И поручить его никому, кроме тебя, я не могу. — Я сделал паузу.
Иван терпел-терпел и, все ж таки не выдержав, спросил:
— Что за дело, государь? Сказывай, все исполню со всем тщанием.
— На то у меня и надежда, — кивнул я. — А дело вот какое. Хочу я наше государство в больший порядок привести. Вот как ты видишь, доколь пределы царской власти простираются?
Дьяк слегка опешил. Вот вопросец-то… да тут и головы можно лишиться. Куда ни кинь — всюду клин. Я же молча ждал. Иван Тимофеев сын Семенов помялся, но ответить решил осторожно.
— Так ведь… до самых дальних украин земли Русской, государь. Как же иначе-то?
— Ой вертишь, дьяк, — покачал я головой, — а я ж тебя за то избрал, что многие меня заверяли, будто ты разумом шибко умен и многое ведаешь, что другим недоступно.
Дьяк насупился:
— Не понимаю я, о чем ты спрашиваешь, государь. Ибо все так, как я сказал. Нет и пока не было на Руси государя, о котором даже в юности… уж прости, государь, но что ты юн годами, то чистая правда… так вот, даже в юности такие легенды и сказки сказывали. Ибо рази ты не слыхал, какие песни о тебе в народе поют, о «Государе, собой и войско, и страну от колдуна поганого заслонившем»?
