Все мы в той или иной степени конформисты, и многие стали применять в общении эти приемы – подтекст, игру слов. Освоить эти подходы не стоило большого труда, но они сразу давали человеку авторитет, пусть и дешевый. При этом важен был именно стиль, а не качество острот. Как известно, стиляги как субкультура были грубо подавлены, но многие их «находки» стали распространяться в молодежной среде.
Так, говорить с юмором обо всем (или почти обо всем) стало в среде «продвинутых» студентов почти обязательной нормой. Правда, это уже не был юмор стиляг – шутить надо было «интеллектуально», но не весело-простодушно, как было в 50-е годы у «плебеев». Общение студентов стало похоже на непрерывный КВН. Чуть позже этот стиль был перенесен в язык общения научных лабораторий (с некоторым перебором это отражено в важном для нашей темы фильме М.Ромма «Девять дней одного года»).
Хотя шутки, которыми обменивались молодые интеллигенты в кругу товарищей, были доброкачественными, возникало ощущение какого-то изъяна. Это было видно по тому, что в следующем эшелоне, мыслящем «в том же стиле», порождался поток шуток именно тупых – можно назвать это культурой «хохмы». То же самое происходило в массовой эстрадной культуре – за Райкиным, как карикатура на него самого, шел Хазанов.
Многие чувствовали, что этот поток «юмористического» сознания обладает большой инерцией и ведет тебя в соответствии со своими законами. Это было ощущение исключительно неприятное, и периодически человека охватывало острое чувство стыда. Не раз вспоминалось: «Ради красного словца не пожалеет и отца». Было видно, что популярные каламбуры или двусмысленности унижали чье-то достоинство или осмеивали то, что не следовало осмеивать. Но соблазн был велик, люди от души смеялись и прощали гадости, но эти гадости оставались в пространстве и «работали». Например, стало нормой осмеяние социальных типов, часто мифических – при том, что на следующей стадии неприязнь к ним переносилась на реальные социальные группы. Частота таких событий была весьма велика, так что можно говорить о массовом социальном явлении. Уже в этом был активный подрыв оснований солидарного общества, но об этом, конечно, не думали.
Когда в том же ключе стали «иронизировать» над принципиальными устоями советского строя, этого никто даже не заметил. Люди, которые в августе 1991 г. спокойно распевали с эстрады «забил заряд я в тушку Пуго», были подготовлены сами и имели перед собой подготовленную аудиторию. Это и есть «смеховая культура», выросшая из юмора 60-х годов. И этот юмор, определивший стиль мысли и слова важного поколения, был столь агрессивным, что он подавил, оттеснил и обыденный «юмор плебеев», и «юмор Теркина», и утонченный «юмор Грибова и Яншина». Нигде стереотипы интеллигенции не оказывали на массовое сознание такого нормативного влияния, как в СССР 70-х годов – ведь почти все популярные актеры, поэты, эстрадные юмористы вышли из этого поколения или подлаживались под него.
В 60-е годы в среде интеллигенции стало обязательным говорить даже о серьезных общественных проблемах на языке хохмы, ернически. Было признаком дурного тона попытаться обсудить что-то без «красного словца». Штампы из Райкина, а потом Жванецкого стали заменять аргументы. Обладал ли этот переход «антисоветским потенциалом»? Видимо, да, обладал, и это даже чувствовалось. Хохмы и шуточки как особый «понятийный аппарат» размягчили определенный участок в мировоззренческой «мембране» человека, а потом в этих шутках (скажем, в комедийных фильмах) стал постепенно наращиваться компонент сатиры. Кислота, разъедающая мембрану и открывающая путь яду, обладает разрушительным потенциалом, хотя бы сама и не была ядовита.
Культура «нейтрального» смеха снизила барьеры для проникновения смеха антисоветского, а нередко была почти «троянским конем» для идеологизированного смеха. Хазанов смешил байками про «кулинарный техникум», с их помощью он произвел захват аудитории, а уж потом стал внедрять байки открыто антисоветские. А какой-нибудь другой юморист смешил нейтральными байками и не стал антисоветским борцом, но этими байками он сделал часть работы Хазанова – снял психологические защиты против определенного способа постановки проблем, против «языка хохмы» как общезначимого языка.
§ 3. Страх
Едва ли не главным чувством, которое шире всего эксплуатируется в манипуляции сознанием, является страх. Есть даже такая формула: «Общество, подверженное влиянию неадекватного страха, утрачивает общий разум». Поскольку страх – фундаментальный фактор, определяющий поведение человека, он всегда используется как инструмент управления.
Уточним понятия. Есть страх истинный, отвечающий на реальную опасность. Этот страх есть выражение инстинкта самосохранения. Он сигнализирует об опасности, и на основании сигнала делается выбор наиболее целесообразного поведения (бегство, защита, нападение и т. д.). Реальный страх может быть чрезмерным, тогда он вредит – в той мере, в какой он искажает опасность. Но есть страх иллюзорный, «невротический», который не сигнализирует о реальной опасности, а создается в воображении, в мире символов, «виртуальной реальности». Развитие такого страха нецелесообразно, а то и губительно.
Различение реального и невротического страха давно волновало философов. Иллюзорный страх даже считался феноменом не человека, а Природы, и уже у Плутарха был назван паническим (Пан – олицетворение природы). Шопенгауэр пишет, что «панический страх не сознает своих причин, в крайнем случае за причину страха выдает сам страх». Он приводит слова Роджера Бэкона: «Природа вложила чувство боязни и страха во все живущее для сохранения жизни и ее сущности, для избежания и устранения всего опасного. Однако природа не смогла соблюсти должной меры: к спасительной боязни она всегда примешивает боязнь напрасную и излишнюю».
Разновидностью иллюзорного страха является маниакальный страх, когда величина опасности, могущество «врага» многократно преувеличивается, представляется чуть ли не абсолютным, хотя в реальности ему до этого далеко. Крайний случай невротического страха – страх шизофренический. Его интенсивность выходит за пределы понимания нормального человека. Это – всегда страх перед человеком, перед общественным окружением, но столь сильный, что он не имеет никакой связи с действительными возможностями этого окружения нанести ущерб. Шизофреники, которые перенесли заключение в самых страшных нацистских концлагерях, вспоминали, что ужасы этих лагерей переносились несравненно легче, чем приступы страха во время психоза.
Для манипуляции главный интерес представляет именно неадекватный, иллюзорный страх – и способы его создания, особенно в условиях расщепления сознания. А также отключение, подавление истинного, спасительного страха – достижение апатии, равнодушия, психологического привыкания к реальной опасности или, наоборот, такого преувеличения опасности, которое толкает к гибельным действиям. Так, в развязывании Второй мировой войны большую роль сыграла фашистская пропаганда, оказавшая сильное психологическое воздействие на западного обывателя. Под ее влиянием правительства Западной Европы уступили требованиям Гитлера, хотя, создав вместо этого систему коллективной безопасности, войну можно было бы предотвратить.
