Госпожа Бартолотти испугалась еще больше, чем тогда, когда открыла банку с Конрадом. Она шлепнулась на скамеечку. Кухня вместе с тремя мужчинами на карнизе закрутилась у неё перед глазами.
Мужчины сказали хором:
— Если бы вы себя так не вели, нам не пришлось бы лезть через крышу!
Кухня понемногу перестала крутиться.
— А кто вы вообще такие? — спросила госпожа Бартолотти.
— Фабричная бригада! — ответили мужчины и соскочили с карниза в кухню.
Они сначала осмотрели кухню, потом гостиную, рабочую комнату и спальню. Обыскали так же туалет и ванную комнату. Даже перерыли всё в шкафу, который стоял в прихожей. Госпожа Бартолотти сидела на скамеечке в кухне и ругала их:
— Упрямые ослы, я же говорила вам, что он убежал, уже четыре дня, как сбежал! — А дальше: — Прочь отсюда, это нарушение неприкосновенности жилища! — и снова: — Кто вам дал право на это?
Мужчины не обращали внимания на её ругань. Они так старательно перетряхивали помещение, словно искали малюсенький драгоценный бриллиант. Иногда госпожа Бартолотти слышала, как грубый голос говорил:
— Берлога, а не квартира.
А средний голос отвечал:
— Грязное логово.
А тонкий добавил:
— Правда, хоть плюнь да беги.
Но потом грубый голос крикнул:
— Ого, что я вижу!
Мужчины зашли на кухню и ткнули госпоже Бартолотти под нос развернутую тетрадь Конрада. В ней было вчерашнее домашнее задание и вчерашняя дата.
— Так он исчез четыре дня назад? — насмешливо спросил человек с тонким голосом.
— Теперь мы вас уличили! — воскликнул человек со средним голосом и схватил госпожу Бартолотти за плечи.
Но госпожа Бартолотти ужас как не любила, чтобы её хватали за плечи. Поэтому она укусила своего обидчика за руку. Тот вскрикнул и отпустил её.
— Идем, — сказал человек с тонким голосом. — У нас достаточно доказательств. Старуха куда-то его дела, когда получила письмо от фирмы.
Человек со средним голосом свернул тетрадку и спрятал в карман комбинезона. И все трое двинулись к двери.
Госпожа Бартолотти слышала, как они сняли предохранительную цепочку, отодвинули засов и повернули ключ в замке. Дверь закрылась, и мужчины ушли.
Госпожа Бартолотти взяла молоток и забила в стену три огромных гвоздя, потом побежала в ванную и крикнула в вытяжное отверстие:
— Кити, Кити, ты слышишь меня?
Кити не отвечала. Она уже спала, а господин Рузик, который еще читал в гостиной газету, сказал своей жене:
— Какое нахальство! Не может эта старуха днем забыть свои проклятые гвозди.
Глава десятая
На следующий день после школы Кити Рузика снова сказала матери, что пойдет к Анни Маер учить таблицу умножения. Это растрогала госпожу Рузику.
— Ты, вижу, любишь помогать другим, дочка, — похвалила она Кити.
Кити кивнула. Её не мучили сомнения: разве не все равно кому она помогает, Анни Маер или Конраду Бартолотти?
На сегодня Кити придумала особую программу. Когда она поднялась на второй этаж к Конраду, тот спросил её:
— Как там моя мать?
— Я сегодня глухая! — ответила Кити. — Напиши мне, пожалуйста, свой вопрос.
Она дала Конраду измятую, засаленную бумажку и тупой изгрызенный карандаш. Конрада ужаснулся эти измятая бумажка и изгрызенный карандаш, но он очень хотел узнать, как там чувствует себя госпожа Бартолотти, поэтому переборол себя и написал на грязной бумажке: «Как там моя мать?»
Он дал Кити записку. Кити глянула на написанное и крикнула:
— Я не могу читать такие ровные, одна к одной буквы! Они такие ровные, даже противно! Напиши это немного кривыми буквами. Одна пусть клонится вправо, другая влево, и строчка пусть будет не такая ровная.
А поскольку Конрад непременно хотел узнать, как чувствует себя госпожа Бартолотти, то заставлял себя писать некрасивыми, кривыми буквами. Он исписал девять засаленных, грязных бумажек, пока наконец Кити признала, что его письмо достаточно плохое.
— Спасибо, госпожа Бартолотти чувствует себя хорошо, — сказала она, прочитав девятую записку.
Теперь Кити снова захотела его послушать. Она велела Конраду петь песню. Конрад запел:
— «Май ясный, веселый…»
Кити достала из кармана ржавый звонок, такой, как коровам цепляют на шею, и зазвонила. У Конрада даже уши заболели, и он перестал петь. Кити перестала звонить. Конрад снова запел:
— «Мои утята…»
И Кити снова зазвенела. Так же она встретила и песню «Тихо, тихо месяц всходит».
— Кити, под такой звон разве споешь!
— Пой песню про солдат, — велела Кити.
Конрад отказался:
— Это непристойная песня.
— Всё равно пой! — приказала Кити.
— «Солдаты за погребом…» — начал Конрад.
Кити не зазвенела, а принялась тихо подпевать ему. Конрад обрадовался, что ужасный звон прекратился и Кити так хорошо подпевает ему, и продолжил: — «…стреляют горохом».
Никогда еще Конраду так хорошо не пелось. После песни о солдатах он хотел запеть «Лети, майский жук», но Кити затрясла звонком. Песню «Куда твой путь лежит, Аннамария» она также встретила этим неприятным звоном. И только когда он запел: «А на дне, а на дне ловит баба окуней…» — Кити снова перестала бренчать и принялась звонким, чистым голосом подпевать ему. А когда он запел: «Спи, моё дитятко, носорог — твой папа, верблюдица — мать, но выбирать мы не можем мать, спи, мой маленький» — Кити подхватила так весело и с воодушевлением, что он даже заметил, какая это действительно хорошая песня. Они спели её вдвоём раз десять. Потом они развлекались тем, что рвали газеты, мазали кремом пол под столом и подмешивали шпинат в малиновый пудинг. А в заключение своего обучения Конраду пришлось обрезать все кисти с черной шелковой скатерти. Сначала его будто кто-то за руки держал, над каждой кистью он стонал и вздыхал. Но когда он обрезал одну сторону, то уж только тихо постанывал, после второй вообще перестал стонать, а с третьей управился очень легко, а четвертую обрезал уже играючи. Когда на пол упала последняя кисть, Конрад захохотал. За это Кити поцеловала его трижды в каждую щеку. А черные кисти велела повыкидывать в окно.
— Черный снег идет! — захохотал Конрад.
В семь вечера Кити смогла сообщить госпоже Бартолотти, что Конрад делает грандиозные успехи.
— Он фантастически изменился! — похвалила его Кити.
