Когда я сообщила Кону о своем решении, он засмеялся.
— Хорошо, фрау, хорошо! Я за кучера, а лошадка цок, цок… — Кон даже облизнулся.
Но, поняв, что я не шучу, перестал смеяться.
— Будь умницей, фрау! Это невозможно. Тебе нельзя, и мне нельзя!
— Почему тебе нельзя? — То, что мне нельзя, я понимала.
— Потому что Кон совсем-совсем маленький солдат. — Он показал грязными пальцами расстояние в сантиметр. — Таким маленьким солдатам — нельзя. Можно тем, кто приказывает.
— А ты делай, что сам хочешь!
Кон покачал головой.
Ты трус! — рассердилась я.
Но он меня не понял. Улыбнулся. Верхний кривой зуб разделил его нижнюю губу на две половинки.
— Да, да ты трусливый!
— Я не знаю этого слова. Что оно означает?
— Трусливый… Что означает? Ну, это когда не храбрый.
Кон все равно не понял.
— Ну, когда человек не герой.
Наконец Кон меня понял и обрадованно кивнул.
— Правильно, фрау, правильно! Кон — трусливый, очень трусливый. — Он выдвинул нижнюю губу, склонил голову на плечо. — Я знаю много героев, много мертвых героев. А вот Кон — жив!
Все равно я не забыла про свой план. Каждый день утром, в обед и вечером я просила Кона поехать со мной к дедушке. Я рассказывала Кону замечательные истории про бабушку. Такие, какие он хотел. Вообще-то я мало что могла рассказать про бабушку, но я придумывала. Мои рассказы очень нравились Кону. В моих рассказах бабушка становилась день ото дня все больше, толще и свирепее. Она схватила однажды госпожу Бреннер, потому что та говорила «Хайль, Гитлер!», и усадила ее на дворе в мусорный бак. Она пела нежным голосом дивные песни, а однажды даже танцевала на столе. Она жарила пахучие оладьи. И всегда после ее яростных криков я заставляла ее нежно улыбаться.
А Кон шептал:
— Как моя мама, совсем как моя мама!
Чтобы понравиться Кону, я изображала бабушку седовласой, с пышной прической. На самом же деле бабушка гордилась тем, что у нее всего лишь несколько седых волосков. Ее волосы были черные, завитые. Кону нравилось, когда у бабушек бывает много детей и внуков. Один сын и пара внучек было для него слишком мало. И уж тогда я постаралась. У моей бабушки появилось семь детей и тридцать шесть внуков.
— Сколько-сколько? — уточнял Кон. — Десять, десять, еще раз десять и шесть?
Я поняла, что дала маху.
— Двадцать, — сказала я.
Кон этому поверил.
Старшина
Выстрел и еще выстрел
Сопротивление сестры
Настал день, который я посчитала сначала несчастливым, а потом счастливым. Разбудил меня крик. Криков я вообще не выносила. Ор и крик с утра ничего хорошего не предвещали.
Кричал старшина, кричал Иван и еще один солдат. Людмила ворчала. Наверное, старшина опять пил всю ночь, а теперь ругался с Иваном. Людмила их усмиряла. Я вылезла из постели. Место сестры пустовало. Она лежала в кровати родителей, между папой и мамой, те ее гладили и успокаивали.
Окно было раскрыто. Я села на подоконник. Внизу подо мной была четырехугольная терраса. Крики доносились из комнаты, выходящей на террасу. Там жили Иван с Людмилой. Я наклонилась, чтобы лучше все рассмотреть. Из двери выскочила Людмила.
Выглядела Людмила очень смешно. Обычно она укладывала свои каштановые волосы в огромный узел на затылке. Но сейчас волосы ее были распущены: длинные, они доходили почти до колен. На ней было пронзительно-розовое нижнее белье. Под комбинацией колыхались невероятно огромные груди и не менее большой зад. Людмила переступала с ноги на ногу. Видимо, пол на террасе был холодный. Она смотрела внутрь комнаты.
Потом на террасу вынырнул Иван. Совсем голый. Мне это понравилось. Еще больше мне понравилось, что он выволок старшину. Тот был одетым. И пьяным… до того, что не держался на ногах. Иван схватил его за шиворот и пнул под зад. Старшина упал. Иван поднял его и еще раз пнул. Старшина опять упал. Иван вновь поднял его и снова ему поддал. Так они одолели террасу. У ступенек, ведущих в сад, старшина получил особенно сильный пинок, от которого свалился в кусты. Людмила кричала ему что-то злое вслед. Грозила кулаком. Ее груди отчаянно колыхались. Иван сплюнул в сторону старшины. Они оба вернулись в комнату и закрыли дверь на ключ.
Родители спросили меня, что там, внизу, происходит. Я им рассказала. Они подошли к окну, чтобы посмотреть на поверженного старшину.
— Он не сломал себе шею? — спросила Хильдегард.
— К сожалению, нет! — чертыхнулась мама.
Тут старшина шевельнулся, попытался встать, но опять свалился и пополз на четвереньках. Он дополз до каменной скамейки, вскарабкался на нее, полежал на животе, потом не без труда сел.
— Сейчас он заснет, — успокоил нас папа.
Но папа ошибся. Тот не заснул, а, наоборот, встал и побрел, шатаясь.
— Ну хоть тихо стало! — проговорила мама. — Этот стервец не дает никому покоя.
— Он уходит! — облегченно вздохнула сестра.
Старшина тем временем набрел на грушу, навалился на нее, обнял и повис. Тут в его руке я увидела пистолет. Новый пистолет. Старый, вынутый из тележки гнома, был спрятан у папы под матрацем.
Старшина уже оторвался от груши и побрел дальше с пистолетом в руке.
— Отойдите от окна! — приказала мама.
— Сюда он не достанет, — успокоил ее отец.
Я осталась у окна. Хотела посмотреть, как старшина доберется до ворот. Но он и не думал идти к воротам. Куда же он направлялся?..
Не может быть! Ни в коем случае! Кон не сделал ему ничего плохого! Что ему надо от Кона? Зачем он идет к кухне?
Я схватила папу за рукав.
— Он идет к Кону?
Папа кивнул.
— Ему все равно, что творить, этой трусливой жопе!
Старшина уже добрел до кухни. Ударил ногой в дверь. Та не открывалась. Тогда он заорал. Перед ним была тонкая дверь с овальным стеклянным окном в верхней части. Старшина снова пихнул дверь. Образовалась дыра, но не настолько большая, чтобы он мог через нее пролезть. И тут он выстрелил. Выстрелил дважды, второй раз по ручке. Дверь отворилась. Старшина исчез в кухне.
— Я не могу это видеть! Отвратительно на это смотреть! — сказала мама. Она отошла от окна и села за стол. Я подошла к ней. Даже здесь, посреди комнаты, был слышен рев старшины. Кона слышно не было.
Раздался выстрел. Второй. Мама закрыла уши руками.
— Выстрел в окно, — заметил отец.
