Валерия и раньше видела императора довольно близко, и он никогда не казался ей красавцем, но сейчас она вдруг подумала, что именно таким и должен быть муж. Пусть тщедушный, сутулый, тонконогий, с бледным одутловатым лицом и большой шишковатой головой, покрытой фурункулами, просвечивающими сквозь жидкие светлые волосы. Валерия даже поймала себя на мысли, что Цезарь производит впечатление рептилии. И оттого, что это сходство еще больше усиливали неподвижные, навыкате, водянистые глаза, цепко, как две линялые мокрицы, впивавшиеся в ее лицо, Мессалине император показался особенно обворожительным. Разве может не нравиться мужчина, обладающий такими богатствами и поистине неограниченной властью?
Держа Валерию за руку, Калигула ощупывал ее глазами, словно раздевая, и, кривя тонкие губы в ухмылке, говорил:
– Хороша! Ничего не скажешь! Я отлично понимаю похабника Стратоника! Чтобы такой аппетитный бутон, да не сорвать!
– В-в-ваше б-б-бессмерт-тие, – выглянул из-за спины Мессалины вспотевший от напряжения Клавдий, изо всех сил старавшийся заикаться как можно сильнее. – М-м-моя невеста не п-подала ему н-н-ни м-м-малейшего п-п-п-повода!
Несмотря на свое тугоумие, Клавдий прекрасно понимал, что жив лишь потому, что нелепыми ужимками забавляет Калигулу, ибо всех остальных своих родственников император уже казнил, а значит, парки
[21]
в любой момент могут оборвать тонкую нить и его жизни.
– Твоя невеста, дядюшка? – вскинул белесую бровь Гай Цезарь. – Ты, старая свинья, собираешься жениться на этом нежном цыпленочке?
– Мы с Клавдием любим друг друга, – с деланым смущением потупилась Мессалина, из-за опущенных ресниц многообещающе посматривая на Калигулу. – Я очень надеюсь, мой император, что после свадьбы мы с мужем будем жить в твоем дворце.
– Но, д-д-драгоценная, я с-с-собирался и дальше оставаться на з-загородной в-вилле, – промямлил опешивший Клавдий, в планы которого вовсе не входило столь близкое соседство с венценосным родственником.
Однако Калигуле эта идея неожиданно понравилась. Не отрывая похотливых глаз от возбужденного лица Мессалины, то и дело как бы невзначай облизывающей губы розовым язычком, он промурлыкал:
– Ну что же, я одобряю этот брак! Живите счастливо, детки! А свадьбу отпразднуем в Палладиуме. Отлично повеселимся!
– Так ч-что же б-б-будет со С-с-стратоником? – оборвал тонкую игру невесты Клавдий, так и не дав ей одержать окончательную победу над Гаем Цезарем. – Я б-б-был сегодня у сенатора М-м-мессалы Барбата. Б-б-бедняга так и не оправился п-п-после удара ножом.
– Да что там говорить! Стратоника высекут на площади и сошлют в пески Египта, – отмахнулся император, целиком захваченный идеей предстоящего бракосочетания своего пятидесятилетнего дядюшки и шестнадцатилетней рыжеволосой красотки. Этот союз показался Калигуле таким забавным, что он уже не сдерживал рвущегося из груди смеха. – И пусть сенатор Мессала обязательно присутствует на торжестве, – хохоча, приказал он. И, отсмеявшись, добавил: – Если, конечно, будет еще таскать ноги!
Известие о распоряжении провести свадьбу в императорском дворце Мессала Барбат воспринял как личную трагедию. Весть принес Клавдий, ибо строптивая дочь, готовясь к торжеству, так ни разу и не заглянула в покои отца. Мать она по-прежнему демонстративно не замечала. Матрона Лепида начала понемногу приходить в себя и стала выходить из комнаты больного, чтобы отдать распоряжения по дому. Благородная патрицианка в который раз пыталась поговорить с дочерью, но Мессалина дерзко молчала, с вызовом глядя на мать. И только однажды она вступила в беседу, да и то лишь для того, чтобы напомнить, кто в доме хозяин.
Валерия отдыхала в своих покоях, когда створки ворот открылись и на пороге показалась Лепида. Приблизившись к дочери, патрицианка опустилась на колени перед ее ложем и, обняв, умоляюще проговорила:
– Девочка моя! Зачем ты губишь свою жизнь? Ты же знаешь, кто такой Клавдий! Не выставляй себя на посмешище! Отец этого не переживет!
Мессалина дернула плечом, скидывая руку матери, и, блеснув зелеными глазами, глумливо откликнулась:
– Должно быть, папочка почувствует себя гораздо лучше, если я расскажу ему о той ночи с иудеем Исааком!
– Дитя, верни хотя бы гребень, – взмолилась Домиция Лепида.
– Даже не подумаю, это моя вещь! – захлебнулась злобой строптивица. И с вызовом добавила: – Не смей мне мешать! И не стой на моем пути, а то пожалеешь!
Ни слова не говоря, тайная жрица Гекаты поднялась и вышла из комнаты. Сражение было проиграно. Она сама толкнула дочь на тропу позора, даровав Мессалине одну лишь вседозволенность, по собственной ее глупости оставшуюся без осторожности.
Москва, 199… год
Теперь, когда декорации были разрушены, оставался единственный выход – выпустить на сцену наших стриптизерш. Подворачивая каблуки модельных босоножек, я бегом устремилась по коридору в гримерную к девчонкам. Усевшись рядком перед длинным, во всю стену, зеркалом, красотки ватками снимали броский макияж. На косметических столиках перед каждой из них стояла бутылка с грузинским вином и ваза с виноградом и мандаринами – дар от Костика.
– Юлиана, Мила, Ксю! Девочки, у нас форс-мажор! Быстро на сцену! – скомандовала я.
По-разному эффектные лица прелестниц скривила одинаково страдальческая гримаса.
– Лен, ну мы же отработали! – захныкали они в унисон.
– Где Зоя? – не слушая их нытье, металась я по гримерке. – Кто-нибудь ее видел?
– Шаталась где-то тут, – нехотя поднимаясь из кресла, откликнулась Мила.
– Быстро, быстро! – подгоняла я девиц. – На сцену!
Девчонки выходили одна за другой и под восторженные крики зала крутились у шеста. Им по мере сил подыгрывали вышедшие из образа легионеров юноши-стриптизеры, так что все вроде бы обошлось, и мы прекрасно справились без Мессалины. Коллективные танцы собравшихся вместе клубных стриптизеров буквально заворожили публику. Внимание гостей было приковано к необыкновенно пластичной Юлиане, двигающейся легко и грациозно, и вскоре уже никто не вспоминал о несравненной мисс Секси Бум. Удостоверившись, что стриптиз работают на совесть, я отправилась разбираться с дебоширом. У двери в служебное помещение меня уже поджидал его приятель.
– С кем тут можно вопросы порешать? – сдвинув для солидности белесые брови, важно произнес румяный молодой блондинчик в модном костюме из вареной джинсы. Высокие сапоги типа «казак», цветастая шелковая рубашка и нагрудная цепь в палец толщиной делали его поистине неотразимым. Парень знал о своей красоте и умело манипулировал жертвами личного обаяния.
