– Гертруда Яновна! – всхлипнула мама. – Могли хотя бы сделать вид, что вам жалко Лешу!
– Хулиган и дебошир! – жестко отрезала бабушка. – Мы в революцию таких сотнями расстреливали! Будешь наливку?
– Можно, – жалко улыбнулась мать, вытирая слезы.
– Вот и молодец. Я тоже выпью, чтобы не подцепить инфекцию от твоего поганца.
Рим, I век н. э.
Над Римом царствовала ночь. Дворец императора на Палатине тонул в темноте. Сквозь оконце спальных покоев пробивалась полоска лунного света. Молодая супруга Клавдия лежала без сна. Мессалина ворочалась на широком золоченом ложе, думая о своей несчастной доле. Она повернулась на другой бок, чтобы не видеть рядом с собой оплывшего лица мужа.
Клавдий спал, всхрапывая и причмокивая губами. Его грузное тело разметалось во сне, из-под покрывала лилового шелка выглядывали дряблые ноги и рыхлый живот. Не так Валерия представляла себе любимого. Хотелось сильных рук, крепких объятий, горящих глаз, восторженных речей и огненной страсти, увлекавшей обоих. Если бы Исаак не был рабом! Или пусть даже раб, но только ее! Ее! Мессалина уже не знала, чего хотела больше – убить беглеца или любить, любить, любить бесконечно. Будь иудей с ней рядом, Мессалина бы никогда не опустилась до самого дна. Но поиски Исаака не дали результата, и случилось то, что случилось. Когда патрицианка пришла за ответом к мудрому старцу, Джафах Бен Семай, оглаживая бороду, печально покачал головой и протянул ей деньги, возвращая золото назад.
– Твоего раба нет в Риме, благородная госпожа, – с сожалением проговорил он. – Я ничем не могу тебе помочь.
Боль и обида захлестнули Валерию с новой силой. Раб разбудил в ней женщину, похитил не только золотую буллу, но и часть ее души, и сбежал! Но она не оставит поиски, она будет искать его дальше! Как-то Валерия услышала от двух почтенных матрон, беседовавших у Капенских ворот, что цезарь подослал к царю озера Неми молодого сильного иудея. Беглый раб забил жреца храма Дианы и, как и подобает по закону, занял его место
[23]
. Полагая, что беглым рабом вполне может оказаться ее Исаак, Мессалина, гонимая страстью, отправилась в священную рощу, но увидела вместо Исаака незнакомое лицо и, расстроенная, отправилась назад, во дворец Калигулы.
Однако по дороге заметила приятного на вид горожанина, свернувшего в одну из таверн, и приказала носильщикам следовать за ним. После Скульпция Руфа она не решалась открыто выбирать мужчин на улице, опасаясь огласки, но теперь ей стало все равно. Вскоре благородная римлянка уже заказывала вино в грязном подвальчике, где молодые и обделенные лаской мужчины искали женской любви.
С того дня так и повелось. Но случайные любовники, которых Мессалина подбирала на улице, были годны лишь для разовых утех. Ей требовались все новые и новые мужчины, и Валерия почти каждую ночь ускользала из дворца и в обществе верной Хлои торопилась в Затиберье, где находила развеселого морячка, стосковавшегося по суше и женщинам, или празднующего победу гладиатора, и с ними проводила время до самого рассвета, взымая за это оплату. В другой ситуации она не стала бы торговать собой, но Клавдий сам толкнул Мессалину на это.
Муж отказал ей в такой малости! Стремясь пополнить опустевшую казну для продолжения пиров и кутежей, Калигула распродавал имущество отправленных в ссылку сестер. Многие патрицианки покупали их уборы, утварь и даже вольноотпущенников, и только Мессалина не смогла себя порадовать ни одной вещицей Ливиллы и Агриппины. Осторожный Клавдий не хотел иметь у себя ничего, что принадлежало заговорщицам, опасаясь обвинений Калигулы в симпатии к ссыльным родственницам.
В ночь отказа обиженная на мужа Мессалина в очередной раз отправилась в Затиберье и весело провела там время, а заодно и заработала пару монет. И поняла, что продавать себя не только приятно, но и доходно. Усталая, но довольная, Валерия теперь каждое утро под видом служанки возвращалась домой, а Хлоя, дождавшись полудня, чинно входила во дворец в наряде Мессалины. Каждый раз, проходя мимо преторианцев, расставленных по всему императорскому дворцу, Валерия с трепетом думала, что вот сейчас ее поймают, припрут к стене неопровержимыми доказательствами, и тогда ей не отвертеться.
Недалекого Клавдия она не опасалась. Мужу можно наговорить все, что угодно, и он поверит любимой жене. Зато императорский суд был скор на расправу. Любитель кровавых забав, Гай Цезарь без раздумья сносил головы, заставляя отцов смотреть на казнь сыновей, жен – на пытки мужей и верша правосудие не по закону, а по настроению. Кроме того, Калигула был мастер эффектных жестов, и можно было не сомневаться, что плебс был бы рад публичной казни блудливой патрицианки. Да и вольноотпущенники Клавдия, похоже, начали догадываться о ночных прогулках супруги своего патрона, и Мессалина ждала, что кто-нибудь из этих алчных ничтожеств, Нарцисс, Полибий или Паллант, подождав, когда будет выгодно, напишет на нее донос. Вот и сегодня, когда она пробиралась во дворец, Мессалине показалось, что она увидела чью-то тень, следующую за ней по пятам.
Мучимая бессонницей, патрицианка лежала на шелковых простынях и, затаив дыхание, прислушивалась к тому, что происходит во дворце. Откуда-то издалека доносились слаженные шаги, точно их печатали по мраморным плитам коридора. Шаги приближались. Валерия зажмурилась, похолодев. Так маршируют преторианцы, отправленные по поручению императора. Топот раздавался все ближе и ближе. Стук в дверь меча центуриона сковал тело ужасом.
Неужели сейчас все откроется? Ее уже не радовали богатые покои, отделанные с не меньшей роскошью, чем у самого Калигулы. Не доставляли наслаждения курящиеся благовония, наполняющие помещения ароматом жасмина. Не ласкали глаз хрустальные чаши, из которых дочь патриция Мессалы в любое время суток пила бесценное вино. И больше не хотелось взять диковинный плод с золотого блюда, стоящего на резном столике из слоновой кости рядом с ее кроватью. Страх сжимал сердце железными когтями. Сейчас Мессалине хотелось только одного – жить.
Отворяясь, скрипнула инкрустированная перламутром дверная створка, и, освещенный светом факела, командир отряда преторианцев шагнул в спальный покой. Тяжело ступая, он прошествовал через арку, задев плечом мраморную статую, прогромыхал по мозаичному полу подошвами катул и остановился перед широким брачным ложем. Сквозь неплотно сжатые веки Валерия видела, как Клавдий, проснувшись, испуганно вскинулся на подушке, лицо его задергалось, и лоб покрылся бисеринками пота.
– К-к-какую в-весть ты м-м-мне несешь, ц-ц-центурион? – Губы несчастного тряслись, слова вязли на языке сильнее обычного.
