– Как хорошо, Светлана, что мы вас встретили! Я книгу Громову должен завезти, – бросил пробный камень Николай Аронович, как только мы выехали за пределы Москвы. – А адрес где-то потерял.
– Эдик живет на Москворецкой набережной, – услужливо откликнулась наша пассажирка. – Записывайте адрес.
– Надо же, на набережной! – восхитился экстрасенс, выводя в блокноте под диктовку название улицы и номер дома.
– Да, дом хороший, ничего не скажешь. Квартира деда, – авторитетно пояснила женщина. – Мой Федор с Эдиком со школы дружит. У Эдика был дед, профессор медицины, преподавал в академии. Суровый такой старик. Умер пару лет назад. Как-то давно мы были у Громова в гостях, так профессор нам целую лекцию прочел. Что нынешняя молодежь ни на что не годна, вот он начинал с самых низов и всего добился сам. В начале пятидесятых санитаром на «Скорой помощи» работал, мог бы спиться, как большинство его приятелей. Но он пошел учиться в институт, закончил ординатуру, оперировал и параллельно начал преподавать. Защитился, стал профессором, и все сам, сам, без посторонней помощи. А мы сейчас сидим и ждем, когда за нас кто-то что-то сделает. Эдик и в самом деле был разгильдяй, каких поискать. Из института его выгнали, шатался по кабакам на деньги, вырученные от продажи книг, украденных в библиотеке деда.
– Никогда бы не подумал, что вы говорите про господина Громова, – подыграл Цацкель, не сомневавшийся, что залог удачливости предпринимателя заключается в золотой химере. – Эдуард Максимович выглядит таким успешным…
– Это смерть деда на него так повлияла. Как похоронили старика, Эдик взялся за ум, восстановился в институте, открыл свое дело. И Федора моего к себе в фирму помощником устроил.
За разговорами дорога до аэропорта пролетела незаметно. Или почти незаметно. Высадив у терминалов разговорчивую пассажирку, я развернулась и тронулась в Москву.
– Ну что, теперь поехали к Громову? – оптимистично сказал Цацкель.
– Вы можете ехать куда хотите. Лично я заправлюсь и поеду домой.
– Ну что же, к Громову можно заехать и завтра, – не стал настаивать неугомонный толстяк. – Хотя я стараюсь не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Это мое жизненное кредо. Вот и к защите диссертации я подготовился за один год, когда у других на это уходит как минимум года два. А чего рассиживаться? Интереснейшие факты так и манят к себе, не давая заниматься ничем другим. Знаете ли вы, уважаемая Елена, как умерла мать Мессалины? Это забавно…
Опасаясь проскочить заправку, я сосредоточилась на дороге и отключила слух, воспринимая речь Николая Ароновича, как урчание мотора.
Когда я открыла дверь квартиры, домашние встретили меня с трагическими лицами. Громким шепотом мама сообщила:
– Лена, где ты ходишь? Элька отбилась от рук. Твоя дочь вернулась лишь час назад. Ее всю ночь не было дома! И это в восемнадцать лет! Что будет дальше?
И тут мама увидела, как я снимаю открытые туфли и в поисках тапок усталым взором осматриваю коридор.
– Да ты и сама хороша, – поджала губы мать. – Чего же ждать от дочери, если мамаша так себя ведет!
– Ма, прекрати, – отмахнулась я, умоляюще глядя на бабушку, опиравшуюся на палочку в дверях кухни. – Новый год же!
– Катерина, не приставай к Елене, – низким голосом проговорила бабушка, увлекая мать на кухню и захлопывая за собою кухонную дверь. – И не кричи, – приглушенно донеслось из-за двери. – Рома спит.
Я двинулась по коридору, ощущая, как оттаивает душа. Только здесь, в этой самой квартире, я бываю по-настоящему счастлива. Здесь стены дышат историей. Историей моей семьи. Именно сюда мама привела моего будущего отца, тогда еще не зная, сколько мук и горя принесет ей этот застенчивый юноша с университетским значком на лацкане вельветового пиджака. Это уже потом, когда мой спивающийся папа все чаще и чаще под утро возвращался с работы, рассказывая небылицы про эксперименты в лаборатории своего НИИ, на которых он непременно должен присутствовать, мама поняла, что жить надо не ради любимого мужа, а ради семьи. И потому не сильно убивалась, когда он окончательно сгинул в гостеприимных клоповниках многочисленных друзей и подруг.
Мама и бабушка растили меня, стараясь сделать мое детство счастливым. Запах елки и мандаринов, вот как сейчас, радует меня каждый Новый год. Что бы ни случилось, бабушка двадцать третьего декабря достает из кладовки высокую пушистую красавицу, снимает с антресолей большие пыльные коробки с завернутыми в старые газеты игрушками и, несмотря на то что и сама-то ходит с трудом, игнорируя наши протесты и предложения помочь, самостоятельно устанавливает и наряжает елку.
В этом деле бабуля нам не доверяет. Боится, что перебьем так трепетно хранимую ею красоту. Встав на стул и каждую секунду рискуя свалиться, она бережно цепляет к искусственным ветвям космонавта на прищепке, оранжевую лукавую белочку, Красную Шапочку в белом переднике и потрясающую хрупкую балерину, будто светящуюся изнутри. Затем за нитки подвешивает разноцветные витые сосульки, присыпанные по гладкому стеклу серебряной крошкой, имитирующей снег. Украшает елочку шарами со снежинками и самодельными игрушками, сделанными руками детей. Руками детей нашей семьи.
С незапамятных времен я помню чудный серебряный домик с синими окошками, склеенный дядей Ромой. И разукрашенную карандашами куколку с нитяными волосами, вырезанную мамой из картона. Я тоже внесла свою лепту в украшения елки, смастерив из носового платка роскошную принцессу с грецким орехом вместо головы. А Элькина лисичка, сшитая моей девочкой из обрезков меха, которым бабушка отделывала ее шубку, вообще выше всяких похвал.
С невероятной осторожностью развесив игрушки, бабушка, как заключительный аккорд, торжественно водружает на верхушку елки высокий алый наконечник в форме шпиля. После того как игрушки и наконечник обрели свои места на еловых ветвях, в дело вступает мишура. Ее разноцветными лианами бабушка опутывает праздничное дерево сверху донизу. А после этого увенчивает все сооружение мигающей гирляндой, отчего в погруженной в зимний сумрак гостиной становится светло и радостно.
За продуктами к празднику бабушка ходит на Бауманский рынок. Там ее все знают, ведь за столько лет, что бабушка преподает в вечерней школе иностранные языки, у нее выучились в том числе и дети рыночных торговцев. Возвращается бабуля с пакетами, полными всяких вкусностей, заботливо отобранных ей бывшими учениками и проданными по божеской цене. И непременно несет домой еще и хвойные лапы, купленные на елочном базаре. Я пробовала настаивать на том, чтобы отвозить бабушку на рынок, но она категорически против. Привычка везде ходить пешком, пусть даже на больных ногах, сильнее моих уговоров.
Это сюда, в этот самый коридор, я прибегала, раскрасневшаяся и счастливая, из сада Баумана после свиданий, даже не подозревая, что мой избранник, проводив меня до подъезда, отправляется в подпольное игорное заведение и, проигрываясь до нитки, ставит на кон последнюю рубаху. Тогда еще не родилась моя Элька, и я любила ее будущего отца сильнее всех на свете. И здесь я находила силы, оправляясь от удара, который подстерегал меня через несколько лет.
