Стараясь ступать неслышно, чтобы не разбудить Романа, я прошла мимо гостиной, с нежностью взглянув на мигающую елочку, точно маячок освещающую нашу жизнь. И бабушка, как смотритель маяка – я в этом уверена, – со временем передаст мне свои полномочия. Я тоже буду наряжать к Новому году елку, стараясь согреть ее теплом всех своих родных. И когда-нибудь повешу рядом с нашими поделками самодельную игрушку, сделанную руками Элькиного малыша.
Миновав спальню дяди, я свернула в ванную комнату. Потерла ванну щеткой с «Персолью», пустила мощную струю воды и долго смотрела, как пузырится набираемая в ванну вода. Мыслей в голове не было. Только снизошедший на меня покой. Когда вода набралась наполовину, я плеснула немного ароматной пены и, скинув платье, погрузилась в блаженство. Полежала в теплой пенной воде, приходя в себя и смывая въевшийся за ночь кошачий аромат. Затем выбралась из ванны и, закутавшись в халат, двинулась в комнату Эльки. Мне очень хотелось прилечь, но я не могла спать спокойно, не убедившись, что с дочерью все хорошо. Элька лежала на кровати, уткнувшись носом в подушку. Она не спала. В полумраке девичьей спальни глаза ее светились ярким светом.
– Мамочка, – обрадованно проговорила дочь, подняв от подушки лицо. – Как хорошо, что ты пришла! Мне просто необходимо тебе кое-что сказать!
– Да, девочка моя, я тебя слушаю, – присела я на край кровати.
– Мамочка, я очень люблю одного человека, – прошептала Элька, зарываясь лицом мне в колени.
Глупенькая моя, она до сих пор думает, что никто ничего не замечает и их с Денисом роман – тайна за семью печатями. Я гладила черные шелковистые волосы до тех пор, пока дочь снова не повернулась ко мне. Покраснев и еще больше смутившись, Элька продолжала:
– Я очень хочу всегда быть рядом с этим человеком. Этот человек предложил нам никогда-никогда не расставаться. Если ты скажешь, что это плохо, я тут же прекращу наши отношения!
Я обняла дочь и прижала ее вкусно пахнущую головку к своей груди.
– Это прекрасно, Элька! – поцеловала я теплую макушку. – Ты стала совсем большая, я полностью доверяю твоему выбору!
Чмокнув дочь в жаркие щеки и легонько шлепнув по филейной части, я поднялась с кровати и вышла из детской. Засыпала я со счастливой улыбкой, поймав себя на мысли, что у меня есть Элька и больше мне никто не нужен.
Рим, I век н. э.
– Это который? Двадцать пятый?
– Скажешь тоже! Уже двадцать седьмой! Я же говорил, что с Лициской никто не сравнится в деле блуда!
Бородатый плебей довольно усмехнулся и со значением подмигнул своему кучерявому приятелю. Тот поправил на голове зеленую шапку и снова обернулся к таверне, в которой проходили состязания «волчиц». Еще с вечера две проститутки побились об заклад, что каждая из них обслужит больше мужчин, чем другая. Лупанар, расположенный на первом этаже захудалой таверны, не мог вместить всех желающих, и часть зевак толпилась на узкой грязной улице, считая входящих к той и к другой. Утро окрасило стены квартала красных фонарей в янтарный цвет, а Лициска все звала желающих отведать ее тела. Соперница уже прекратила прием, признав свое поражение, но Лициска и не думала останавливаться. Все новые и новые похотливые самцы заходили в ее каморку.
– Сходить, что ли? – раздумчиво протянул бородач, окидывая задорным взглядом залитую солнцем улицу, застроенную тавернами и притонами. В канаве у дороги суетливо кудахтали куры и время от времени голосил облезлый петух.
– А чего ж не сходить, коль завелись лишние деньжата? – одобрил его намерение приятель.
Пригладив пятерней взъерошенные волосы, смуглый бородач решительно вклинился в толпу, осаждающую двери лупанара. Потолкавшись в очереди, он шагнул в крохотную каморку и огляделся по сторонам. На низком каменном ложе, застеленном грубой холстиной, возлежала блудница. Белые волосы ее затейливого парика сбились набок, и из-под них виднелись огненно-рыжие локоны. Голая грудь звенела золотыми украшениями, богатыми и разнообразными, а лицо было хмуро и алчно. При виде нового клиента зеленые глаза Лициски блеснули, и она хрипло рассмеялась.
– Деньги давай, потом пользуйся, – выдохнула она.
Спрятав за щеку мелкую монету, протянутую ей бородачом, «волчица» откинулась на ложе, предоставив себя в его полное распоряжение. Особой радости от обладания телом блудницы плебей не испытал. Покидая каморку лупанара, в которую тут же вбежал следующий посетитель, он ощущал себя так, точно выкупался в помоях.
– Ну как? – встретил его на выходе друг.
– Моя женушка лучше, – отмахнулся тот. – Зря только деньги потратил.
– Не жалей, приятель. Хоть раз с императрицей переспать – и будет что детям рассказывать, – подбодрил его толстяк. – Только подумай – сейчас ты был как сам император!
– Так это правда? – округлил глаза бородач. – Лициска и есть жена Клавдия?
– А ты не знал? Про то даже курам известно! – кивнул плебей зеленой шапкой на кудахчущих наседок.
– Да-а, жалко императора! Хороший он человек, хоть и не большого ума, – покачал головой бородач. – Это понял весь Рим, когда наш Клавдий повелел сбросить в море ларь с отравой, найденный в покоях Калигулы. Зараза оказалась такая, что до сих пор волны прибивают к берегу отравленных рыб. Нет чтобы сжечь все снадобья – и дело с концом.
– Хорошо быть умным задним числом, – вступился за Клавдия кудрявый толстяк. – Зато он много доброго для простого люда сделал. Построил водопровод, осушил Фуцинское озеро, а раздачи к праздникам его поистине щедры. И с такой развратной бабенкой живет, что стыдно сказать! Тьфу, глаза бы мои на нее не смотрели!
Мессалина и в самом деле позволяла себе все, что хотела. Пользуясь покровительством Великой Темной Матери, она проживала каждый день, как последний. Пиры, любовники, фривольные игры – ни в чем супруга цезаря не знала удержу. Ей было чуть больше двадцати, и, как молодая непуганая сучка, не знавшая хозяйского кнута, Мессалина проверяла границы дозволенного, заходя в своих безумствах все дальше и дальше. Поступки жены императора своей вызывающей дерзостью словно говорили: «А что будет, если я стану отдаваться первому встречному на глазах у всего Рима? А если переплюну Калигулу и заставлю отдаваться первому встречному почтенных матрон не только на глазах всего Рима, но и их благородных мужей?» И Мессалина устраивала во дворце лупанар, приглашая горожан поразвлечься с сенаторскими женами и дочерями и заставляя сенаторов присутствовать при их позоре. Так мстительная дочь патриция Мессалы вымещала злобу на всех, кто ее когда-то обижал.
Мечта ее сбылась. Она повелевала империей, но долгожданное счастье все не наступало. Душу томила неудовлетворенность. Хотелось любви и легкости, мечталось о полете. Как в ту незабываемую ночь, с рабом Исааком. И, не находя желаемое, Мессалина бесилась, переходя от безумных оргий к кровавым расправам. Женщин она казнила страшной смертью уже за то, что они были хороши собой, а мужчин всех, без разбора, укладывала в свою постель. Недовольных ждала смерть.
