Уронив на колени руку, машинально кроша желтовато-розовый мелок, которым она прорабатывала стены набросанного вчерне колледжа, Александра нахмурилась, глядя прямо перед собой, но не видя больше ни здания на берегу реки, ни катера, бегущего вверх по течению, разрезавшего серо-зеленую шелковую воду, ни стаи перистых облаков в серебристом бледном небе…
«Это значит, что из-за этих единорогов может погибнуть кто-то еще. Боюсь, что эта вещь слишком уникальна, а значит, слишком опасна, чтобы владеть ею легально. Нелегальное же обладание шедевром всегда ставит владельца под удар. Даже если он опытен, богат, очень осторожен…»
Ей вспомнился случай, произошедший в Подмосковье несколько лет назад. В элитном охраняемом поселке, в доме, оснащенном всеми возможными средствами безопасности, включая двух собак бойцовых пород, был зверски убит пожилой бизнесмен, в последние годы вкладывавший крупные суммы в антиквариат и произведения искусства. Его тело носило следы пыток – убийцы чего-то добивались от него перед смертью. Системы безопасности оказались отключенными. Вся прислуга и охранники в тот вечер были удалены с территории самим хозяином. Собак заперли в вольере – по всей видимости, это сделал он сам. Преступление выглядело немотивированным. У погибшего не было в последнее время конфликтов, деловых или личных, которые могли бы разрешиться таким жестоким образом. Дом не был ограблен. Все ценности, включая деньги, оказались на месте… Лишь два года спустя, почти случайным образом, выяснилось, что погибший тайно приобрел шедевр, украденный из европейского музея, в числе нескольких других, и якобы бесследно канувший. Об этой покупке знали двое: покупатель и продавец. Картина была слишком известна, о краже слишком громко трубили все СМИ, чтобы коллекционер мог ее кому-то демонстрировать. В какой-то момент продавец, испытывая финансовые затруднения, решил заработать на сделке повторно и «продал» своего клиента людям, которые не церемонились в средствах. Повод для проникновения на территорию загородного дома был незатейлив: продавец предлагал приобрести у него еще один шедевр, подобного же уровня. Поэтому были отключены все системы слежения и сигнализации, удалена прислуга и заперты собаки. Пытали же коллекционера затем, чтобы он отпер сейф, где прятал свое сокровище.
«Если бы он не прятал картину так тщательно и кого-то посвятил в свою тайну, преступников нашли бы куда раньше. А может быть, и самого преступления не было бы! Он заплатил за счастье обладания самую высокую цену… И сдался, судя по тому, в каком состоянии было тело, далеко не сразу… А ради чего были приняты такие невыносимые муки?! Ради семьи, родины, ради спасения своего состояния, бизнеса, честного имени? Ради веры, идеалов? Нет, он охранял картину, которую никому даже не мог показать. Его жена и понятия не имела о том, какое приобретение сделал муж…»
Сзади на нее пахнуло сигаретным дымом. Александра вздрогнула, очнувшись от своих мыслей, и обернулась. Рядом стояла заведующая музеем. Сегодня она выглядела необыкновенно нарядно: завитая, подкрашенная, женщина разом помолодела лет на десять. Ее лицо покинуло официальное выражение, и оно сделалось мягким, приветливым. Даже голос, когда заведующая обратилась к Александре, звучал иначе – в нем появились какие-то легкомысленные нотки.
– А я смотрю, вы самый удачный ракурс выбрали! Осенью из Минска приезжал один художник, не знаю, слышали вы про него в Москве, но в Беларуси он известен… Три картины маслом написал, с этого самого места… Я бы не отказалась одну для музея приобрести, но дороговато…
– Если разрешите, я подарю вам этот этюд на память, когда закончу! – предложила Александра.
Заведующая растрогалась. Она пообещала, что повесит этюд у себя в кабинете, похвалила работу (Александра и сама видела, что получается неплохо) и сообщила, что сегодня в музее короткий день, а у нее по случаю дня рождения – отгул.
– И кстати, приходите ко мне в гости! – воскликнула она. – Я живу совсем рядом!
Она назвала адрес – в самом деле, до ее дома было несколько минут ходьбы. Александра, успевшая освоиться с очень несложной планировкой этого района, обещала прийти сразу, как только закончит этюд.
– А другого подарка мне не надо, даже не вздумайте ничего покупать! – заведующая, склонив голову, любовалась наполовину завершенным творением Александры. – Буду вспоминать это лето… Странное оно какое-то – то грозы страшные, то жара… На голову действует, сплю неважно. Представьте, сегодня утром вышла из дома, и мне показалось, что я увидела на улице Зворунскую!
– Наталью?! – Александра вскочила так резко, что задела этюдник и чудом успела его подхватить. – Где вы ее видели?! Вы с ней говорили?!
– Нет, что вы… Да мне явно показалось – по другому тротуару шла девушка, со спины, вполоборота, она выглядела точно, как Зворунская, а лица я не успела рассмотреть, я за ней не гналась. И даже если бы это была она – о чем нам разговаривать? Я все ей высказала, когда увольняла. Она тоже слов не пожалела, будьте спокойны!
– Прошу вас… – Александра растерянно оглядывалась, словно ожидала тоже увидеть где-нибудь невдалеке Зворунскую, – если вы встретите ее, остановите, попросите хотя бы телефон! Или дайте ей мой, пусть срочно мне позвонит… Вот номер…
Она наспех нацарапала карандашом свой номер на клочке бумаги. Заведующая, с недовольным видом пожав плечами, спрятала записку в карман плаща. Ее лицо вновь приобрело официальное, казенное выражение.
– Встречу – передам, – суховато сказала она. – Но зачем вам эта подозрительная девица, ума не приложу! Неужели все из-за этих гобеленов, которые якобы у нас хранились?
– Д-да… – с запинкой призналась Александра. – Я заинтригована…
– А на мой взгляд, это все чепуха, – заметила заведующая. – Какая-то мистификация! Итак, я вас жду! Если запозднитесь, не стесняйтесь, мы собираемся гулять долго!
Александра едва заставила себя вновь взяться за работу. Вдохновение ушло, теперь она механически отделывала эскиз, стараясь достичь формальной законченности, чтобы его не стыдно было подарить. В этом процессе участвовали лишь глаза и руки, мысли были далеко.
Сообщение о том, что Зворунская, возможно, вернулась в Пинск, ошеломило ее и отчего-то напугало. Художница так стремилась найти след этой девушки, прилагала для этого столько усилий… Но вот теперь, когда та, быть может, была рядом, Александра едва не впала в панику. Хотелось немедленно все бросить и уехать, куда угодно, лишь бы прочь из этого города. Кусая губы, она продолжала работать, чувствуя странную скованность в спине, тяжесть в затылке, – так бывало, если она чувствовала, что за ней наблюдают. И дело было не в зеваках, которые мало ее волновали.
«А если я все-таки смогу… Смогу с ней встретиться и сговориться, чтобы она показала и мне своих единорогов?! Ведь раз это не музейные гобелены, это ее собственность! Или она посредник. Да мне все равно, посредничает ли она какому-то вору или сама воровка! Лишь бы гобелены были целы! Увидеть их одним глазом, и я все пойму. Да, Павел… Что делать с Павлом?!»
Эта мысль колола и жгла ее, как осиный укус. Художница с ужасом убедилась в том, что не чувствует ни малейшего побуждения позвонить антиквару и сообщить ему, что появились новости. «Он сам приказал мне бросить это дело, стало быть, все! Все… Я ничего ему больше не должна сообщать. Пусть ищет сам, нанимает кого-то еще, а я… Я могу действовать на свой страх и риск!»
