Собственно говоря, этот новый математик сам виноват – зачем он назвал ее симпатичной? И вообще, безумие – это прекрасно, как говорила Виктория Викторовна. С другой стороны, если хорошенько разобраться – не такое уж это и безумие. Что с того, что он учитель, а она ученица? Оглянуться не успеешь, как она окончит школу и перейдет в ряды полноправного совершеннолетнего человечества. А пока…
Она становится лучшей в классе по математике. И тем привлекает на первых порах его внимание. Он задерживается в классе после уроков, чтобы обсудить с ней какую-нибудь задачу. Они беседуют об уравнениях и формулах как равные. Его доброжелательное равнодушие постепенно сменяется чем-то большим. Он уже смотрит на нее как на личность, щедро одаренную внутренней красотой, и открывает в ней взрослого человека с богатым внутренним миром. Они понимают друг друга без слов. Наконец ей исполняется восемнадцать. Одиннадцатый класс подходит к концу. И тогда она, может быть, сама признается ему в любви… Нет, пусть лучше он сделает это первым. Пусть втайне страдает, дожидаясь момента, когда она достигнет совершеннолетия, чтобы предложить ей руку и сердце…
Лицо математика так и стояло перед глазами. Из верхнего ящика письменного стола Алена достала небольшое круглое зеркало и придирчиво рассматривала собственное лицо. Может, со временем на нем и проступит внутренняя красота, но пока оно, по мнению Алены, было недостаточно симпатичным и, несомненно, слишком детским.
Тут Егор ворвался в комнату, чтобы прочитать Алене две свежевыученные строчки.
– «Что это зло еще не так большой руки, лишь стоит завести очки», – выпалил он и убежал учить следующую порцию.
Вот и у Константина Евгеньевича есть очки… Алена снова бросила взгляд в зеркало. Интересно, насколько очки изменили бы ее внешний вид? Может, нос перестал бы смахивать на башмак, а лицо не казалось бы таким детским? Может, очки хоть чуточку его облагородят и придадут ему взрослости? Кстати, мелкие буквы и цифры на доске со своей предпоследней парты она различает не совсем четко. А добросовестному ученику совершенно необходимо видеть все, что пишется на доске. Сам Бог велел завести очки!
Вечером, когда уже папа спал, а мама перебирала старые вещи, чтобы прихватить с собой на завтрашнее дежурство очередной шерстяной предмет для распускания и перевязывания, Алена включила компьютер, стоявший на кухне. Зашла на портал госуслуг, выбрала «Запись к врачу» и попыталась записаться в районную поликлинику. Она никак не ожидала, что окулист окажется настолько популярным: часы приема оказались забитыми под завязку на неделю вперед. Попасть к нему можно было лишь в следующий вторник во второй половине дня, иными словами, в то самое время, когда шли занятия в художественной студии.
Прошла неделя, и Алена вместо студии отправилась в поликлинику.
Терминал считал штрих-код медицинского полиса, из светящейся щели с жужжанием вылез квадратный талон. Алена вложила его в медицинскую карту и поднялась на второй этаж. У окулиста был аншлаг: хотя Алена записалась на конкретное время, ждать своей очереди пришлось минут сорок.
Зайдя в кабинет, Алена поняла, почему на прием к врачу так трудно пробиться. Врач по совместительству работает переписчиком, кем-то вроде коллежского регистратора, эдакого Хлестакова из комедии Гоголя «Ревизор». А с пациентами умудряется пообщаться в перерывах между письменными упражнениями, рискуя не успеть написать все, что требуется. И к концу рабочего дня у него, наверное, страшно устает правая рука. Если, конечно, она не левша.
Алена поздоровалась, врач промычала что-то неопределенное. Не переставая шуршать ручкой по бумаге и не глядя на Алену, спросила:
– Жалобы?
– Плохое зрение.
– Сильно плохое?
Она отшвырнула ручку и быстренько посветила Алене в глаза какими-то приборами. Потом жестом отправила ее на стул, напротив которого висела таблица с буквами. Взяла указку и в темпе стала тыкать ею сперва в нижнюю строчку, потом во вторую и третью снизу. Алена нарочно сделала вид, что не видит буковки даже на третьей снизу строчке – чтобы гарантированно заполучить очки.
Но врач сказала:
– Странно. Наверное, спазм.
– Это опасно? – с надеждой спросила Алена.
– Это от утомления, когда постоянно смотришь на расстояние не более тридцати-сорока сантиметров. Непохоже, чтобы у тебя была близорукость. Делай гимнастику для глаз. И попей вот эти таблетки. Через месяц снова ко мне.
Она кинула Алене через стол листок со списком упражнений для глаз и рецепт. И с новыми силами принялась шуршать ручкой о бумагу, как писатель-маньяк, который не в силах оторваться от писанины больше чем на пять минут.
Алена разочарованно проговорила: «Спасибо, до свидания».
Ей нужны были очки, а не таблетки. Таблетками внешний облик не облагородишь…
Она вышла из поликлиники, скомкала рецепт и бросила его в цилиндрическую урну на крылечке. Желание четче видеть все, что пишется на доске, пропало.
А вот почаще выходить к доске Алене как раз хотелось. Конечно, не на всех уроках. Только на двух.
Прежде Алена терпеть не могла алгебру с геометрией. Теперь ждала каждого урока как манны небесной. Когда математик объяснял новую тему, слушала затаив дыхание, словно от его объяснений зависела чья-то жизнь. Дома зубрила правила наизусть, чтобы у доски не ударить в грязь лицом и блеснуть знаниями. Но Константин Евгеньевич не вызывал Алену к доске. Как, впрочем, и остальных. Знания он проверял исключительно в письменной форме: в виде тестов и небольших контрольных. Наверное, так было принято в суперматематической школе, из которой он пришел. И в тестах Алена отнюдь не блистала: получала одни четверки. Математических способностей у нее, увы, было в обрез. Чтобы привлечь внимание Константина Евгеньевича, их явно не хватало. Поэтому Алена решила сыграть на их дефиците. После алгебры поймала математика в дверях (он никогда не задерживался в классе после звонка, чтобы заполнить журнал) и сказала, что не совсем поняла последнюю задачу. Вместо того чтобы сесть с Аленой за парту и объяснить задачу еще раз, Константин Евгеньевич бросил на ходу через плечо, чтобы она перечитала правила на таких-то страницах учебника (он перечислил эти страницы наизусть). Тогда, дескать, она наверняка все поймет.
Алена очень надеялась еще раз встретиться с математиком по дороге к метро. Подгадывала, чтобы выйти из школы незадолго до него. И шагала еле-еле. Однажды он действительно ее нагнал… но прошел мимо, не заметив. Наверное, потому, что в этот раз на плече у нее не висела габаритная папка с рисунками.
Красочные мечты о том, что он увидит в ней взрослого человека, одаренного внутренней красотой, здорово полиняли. Она и сама, смотрясь в зеркало, не могла разглядеть в себе этого пресловутого человека – неудивительно, что и математику он не спешил открываться. Сколько еще она будет выглядеть на тринадцать лет, хотя ей вот-вот стукнет шестнадцать? Внутренняя красота – это, конечно, хорошо. Но не прикрыть ли ее красотой внешней, по совету Шекспира? Да и Гюго говорил что-то вроде: «Внешняя красота не будет полной, если не оживлена красотой внутренней». Почему бы не приобрести немного внешней красоты, дабы внутренней было что оживлять?
