Красиво.
Белая пена на камнях, холодный ветер, полный бокал в руке,
сизые тучи, клубящиеся над головой. Завтра наверняка пойдёт снег. Но в
виртуальности не бывает «завтра».
— Хотел бы я знать, — делаю глоток, — откуда взята эта река.
— Места красивее не видал я в своей жизни… — странным тоном
произносит оборотень.
Вот так всегда. У каждого свои ассоциации и аналогии. Для
Романа, явно, этот пейзаж что-то означает. Для меня — просто красивое место.
— Ты здесь бывал?
— В какой-то мере.
Интересно.
— Что это за птицы, Роман?
— Гарпии, — не глядя отвечает он. Хлоп — и его стакан пуст.
Но он всё равно не пьянеет.
Как я ненавижу тайну, которая окружает нас. Мы боимся друг
друга. Мы боимся всего.
— А погода приятная, — бросаю наугад.
— Снежное нынче лето… — говорит оборотень. И смотрит на меня
с иронией. Он узнаёт эту местность. Она отзывается чем-то в его душе.
Мне не дано узнать, чем именно.
Наливаю себе глинтвейна в тяжёлую керамическую чашу. Вдыхаю
аромат. Снежное лето? Пускай. Нет ничего лучше плохой погоды.
— Лёня, ты куришь травку? — Роман протягивает мне портсигар.
— Нет.
Наверное, он и впрямь алкоголик и наркоман…
— Говорят, куда безвреднее алкоголя и табака.
— Говорят, что в Москве кур доят.
Роман колеблется, но закуривает.
Блин. Надины доводы начинают казаться мне не такими уж
безумными.
Я пью глинтвейн, Роман курит анашу. Минуты через две щелчком
отправляет недокуренную сигарету вниз и говорит:
— Детская забава. Плесни мне вина.
— Это глинтвейн.
— Какая, фиг, разница…
Теперь мы оба потягиваем горячее вино с пряностями. Роман
кивает:
— Рулез!
Я согласно киваю. «Рулез» — это что-то хорошее. Холодное
пиво, компьютер седьмого поколения, юная красавица, удачно обезвреженный вирус…
глинтвейн.
Сидим над обрывом и нам хорошо.
— Что было в том яблочке?
— Новое лекарство от простуды. Очень эффективное.
Роман хмурится.
— Это стоит шесть тысяч?
— Это стоит сто.
— А… — Роман меняется в лице.
— Давай дождёмся покупателя.
Оборотень кивает:
— Твоя операция, тебе решать.
Покупатель появляется минут через десять, когда я уже
начинаю беспокоиться. Я знал его лишь под кличкой «Тёртый», а он меня — под
прозвищем «Стрелок». Покупатель опрятен и неприметен, простой костюм,
незапоминающееся лицо. Молодой парень с дипломатом в руке.
— Добрый вечер, Стрелок! — говорит он мне. Голос излишне
ровен — Тёртый общается через программу-переводчик.
— Доброе утро, — поглядывая на часы отвечаю я. Это взаимная
игра. Выяснить индивидуальное время дайвера, определить, в каком часовом поясе
тот проживает — уже немало.
— Как я ценю ваш юмор… — Тёртый садится на третий стул,
вопросительно смотрит на меня: — Урожай созрел?
— Тяжёлые вышли яблочки, — я достаю дискету, кладу на стол.
— Честно говоря, я ожидал большей благодарности за подобный труд…
— Мы ведь условились? Шесть тысяч долларов.
Развожу руками.
— По вашим словам, большего оно и не стоило.
— Вы считаете иначе?
— Понимаете, господин Шеллербах…
«Тёртый» вздрагивает.
— Вы ошиблись как минимум, на порядок. Простуда — это
мелочь, конечно… но кому нравится валяться в постели с температурой и сопливым
носом?
— Мне — не нравится, — Шеллербах-Тёртый меняется в лице.
Теперь это пожилой мужчина с волевой, но нервной физиономией. — Однако я
полагал, что слово дайвера — свято.
— Не отрицаю. Я отдаю вам файл, — щелчком отправляю дискету
через стол. — Но в следующий раз ни один дайвер не пошевелит ради вас пальцем.
Вы нарушаете нашу этику, господин Шеллербах. Труд оплачивается в меру его
сложности.
Шеллербах берёт дискету и замирает. Я пью глинтвейн,
наблюдая за ним. Оборотень молчит. Это моя операция.
Наконец Шеллербах скачал файл, и взгляд его приобретает
осмысленность.
— Итак? — спрашиваю я.
— Пятьдесят, — говорит Тёртый.
— Каждому?
Он молчит — очень, очень долго. Это деньги. Живые,
полнокровные, необлагаемые налогами, пришедшие ниоткуда и ушедшие никуда.
— Ваш счёт.
Я протягиваю ему бумажку, на ней — номер счета в Швейцарии.
— Отрицательные проценты… вы очень осторожны, господин
дайвер…
— Иного выхода нет, Петер…
Он сдаётся. Я знаю его настоящее имя, он моё — нет. Банк не
выдаст меня никогда. Даже если международный трибунал заявит, что я людоед и
виновен в геноциде.
За это и платятся отрицательные проценты со счёта.
За полную безопасность.
— Пятьдесят каждому. Я делаю жест доброй воли, господин
дайвер!
— Прекрасно.
Несколько секунд — и на мой счёт перетекают сто тысяч
долларов. Это много. Это очень много.
Годы спокойной жизни в виртуальности.
— Вы согласитесь на дальнейшее сотрудничество?
Достаю свою чековую книжку, с удовольствием разглядываю
цифру. Потом выписываю чек на пятьдесят тысяч и отдаю оборотню.
— Вполне возможно.
— А на постоянный контракт?
— Нет.
— Чего вы так боитесь, дайвер? — во взгляде Шеллербаха
любопытство.
Чего я боюсь?
— Имени, Питер. Настоящая свобода — это всегда тайна.
— Я понимаю, — соглашается Шеллербах. Косится на Романа: —
Вы тоже дайвер? Или просто ходячий набор вирусов?
— Дайвер, — говорит Роман.
— Что ж… удачи вам, господа… — Шеллербах отходит на шаг.
Останавливается: — Скажите… как это — быть дайвером?
