— Вы жестоки, — говорю я.
— Да. Когда мне кажется, что симпатичный молодой человек
начинает сходить с ума, я бываю жестока.
Достаю кредитную карточку.
— Сорок долларов?
— Да.
Она принимает деньги. Медлит, потом говорит:
— Стрелок, выслушайте одну историю… Жила маленькая
глупенькая девочка, училась в институте, прыгала на дискотеках, флиртовала с
парнями. И любила певца. Того часто показывали по телевидению, у него брали
интервью, его фотографии печатали на обложках журналов. Он был хороший певец, и
он пел о любви. Девочка очень верила в любовь.
— Я знаю, как кончаются такие истории, — говорю я. Не только
Мадам умеет быть жестокой.
— Певец приехал на гастроли в её родной город, — продолжает
Мадам. — Девочка была на всех концертах. Выскакивала на сцену с букетами
цветов, и певец целовал её в щёку. Конечно, она добилась своего. На второй день
она вошла в его гостиничный номер, и вышла только утром. И больше не приходила
на концерты. Нет, певец и вправду оказался хорошим человеком и красивым
мужчиной. Он был нежен и ласков, остроумен и весел. Девочка ни о чём не жалела.
Но она перестала верить в любовь. Знаете, почему?
— Она смешала иллюзию и реальность, — отвечаю я.
— Вы понимаете. Да, конечно. Лучше бы он оказался тупым и
грязным хамом. Гораздо лучше. Девочка нашла бы другой идеал, или попросту
продолжила любить образ певца. А так… это было похоже на зеркало. Любовь к
отражению. Правдивому и безупречно чистому. Но она и впрямь встретилась со
своей мечтой. Нашла идеал. А его надо любить на расстоянии.
Я киваю.
Конечно, Мадам… Разумеется, мудрая хозяйка борделя.
Бесспорно, познавшая жизнь повелительница любви и секса.
Я знаю.
— Мадам, напомните, я уже заплатил вам?
Женщина вздыхает.
— Идёмте, Стрелок…
Мы поднимаемся по лестнице. Коридор, двери. Мадам подводит
меня к двери с номером «6», касается плеча.
— Всего вам хорошего, Стрелок… Да, кстати, та история, что я
рассказала — она случилась не со мной. Но я знаю много таких историй.
010
За дверью — не комната, а сад. Ночной сад, тихо стрекочут
кузнечики, воздух прохладен и свеж, под ногами крепкая густая трава.
А чего я, собственно говоря, ожидал?
Гостиничного номера с расшатанной кроватью и мокрых от
частых стирок простынь? Виртуальность тем и хороша, что внутреннее пространство
своего дома можно делать сколь угодно большим.
Иду на свет фонаря в траве.
Движения медленные и вялые, сон почти отступил, смирившись,
но нахлынула свинцовая усталость.
Домик маленький, это то ли хорошая дача, то ли скромный
коттедж. Никого нет. Фонарь светит одиноко и тоскливо. На мгновение мне
кажется, что сердобольная Мадам решила оставить меня в одиночестве. Нет, вряд
ли. Сочувствие сочувствием, а бизнес на первом месте.
Сажусь перед фонарём — это старинная керосиновая лампа в
закрытом сеткой корпусе. С такими спускаются в подземелья. В глубину.
Вокруг лампы вьются мошки, колотятся о стекло, бессильно
пытаясь ворваться в свет. Люди куда глупее мошек. Они всегда находят огонь,
чтобы обжечь свои крылья. На то они и люди.
Шагов я не слышу, просто на плечи мне ложатся руки.
Неуверенно, робко. Словно привыкая.
— Здесь всегда так тихо? — спрашиваю я.
— Нет.
Я вздрагиваю. Даже голос её мне знаком.
— Всё зависит от гостей.
— Мне нравится тишина, — говорю я, по-прежнему не оборачиваясь.
— Мне тоже, — соглашается она. Может быть из желания
понравиться. Может быть искренне.
И я решаюсь обернуться.
Она такая же, как на фотографии. В короткой юбке — не
сексапильно-короткой, а просто в удобной летней одежде. В блузке дымчатого
шёлка. На ногах серые босоножки, тёмные волосы стянуты на лбу ленточкой.
Девушка смотрит на меня серьёзно, изучающе. Словно я не
клиент, которого ей придётся обслуживать, а действительно гость, которого можно
принять, а можно и выгнать в ночь.
— Меня сегодня весь день называли Стрелком, — говорю я. — Но
ты лучше зови меня Леонидом.
Она кивает, соглашаясь.
— И… если можно, — добавляю я. — Если можно, я буду звать
тебя Викой.
Девушка очень долго молчит, и я решаю, что невольно обидел
её. Но она лишь спрашивает:
— Почему? Я кого-то тебе напоминаю?
— Да, — признаюсь я. — Всё равно я забудусь, и назову тебя
так. Давай лучше избежим этого.
— Давай, — соглашается она, садясь рядом, протягивает руки,
греет их над фонарём, как над костром. — Я легко привыкаю к именам.
— Я тоже.
Мы сидим и молчим. Я чувствую, как потихоньку проваливаюсь —
всё глубже и глубже…
— Вика…
— Что, Леонид?
— Я буду большим дураком, если усну сейчас?
— Не знаю, — говорит она. — Тяжёлый был день?
— Тяжёлые ещё будут.
— В доме есть кровать… как ты понимаешь.
Я киваю. Не хочется вставать и уходить из живой тишины в
мёртвую.
— А если хочешь, я принесу тебе одеяло, — продолжает Вика.
— Спасибо. Это будет просто здорово.
Она встаёт, и я собираю остатки сил.
Глубина, глубина, я не твой… отпусти меня, глубина…
Вначале я сходил в туалет. Слава богу, провода от костюма и
шлема достаточно длинные. Потом добрёл до тахты, упал на постель, отшвыривая
подушку. В виртуальном шлеме и так голова задрана. К утру занемеет шея, но я не
хочу сейчас уходить.
— Вика, включай дип… — прошептал я «Виндоус-Хоум». Цветная
метель, и я вновь в глубине.
— Что ты сказал? — Вика стоит рядом. Та Вика, которая живая…
почти…
— Нет, ничего.
Я беру одеяло, расстилаю на траве, ложусь. Девушка садится
рядом.
Смотрю на звёзды. Они так близко, они так заманчиво ярки.
Мне не хватает лишь прозрачных тонких крыльев — чтобы взлететь и разбиться о
невидимое стекло…
— Вика, тебе не одиноко здесь, в глуши?
— А почему ты решил, что это глушь?
