— Пока, Шурка.
Я повесил трубку, смущённо посмотрел на Людмилу Борисовну.
— Долго я?
— Ладно, ничего, — старуха махнула рукой. — Бизнес, разве я
не понимаю? Продаёшь-то что?
— Пиво, — сказал я наугад.
— Я и сама пиво любила выпить. Только разве ж на пенсию
полакомишься?
— Людмила Борисовна, а давайте я вас угощу? — радостно
предложил я. — У меня как раз образцы дома есть!
Это лучший выход из ситуации. Иначе старуха обязательно
припрётся ко мне, и будет звонить с моего телефона… компенсируя нанесённый ей
ущерб. А в мою квартиру слабонервным лучше не входить.
— Разве что бутылочку… — оживилась старуха.
Когда я нёс ей через площадку бутылку «Ораниенбаума»,
молодёжь проводила меня с лестницы жадным взглядом. Что говорить, две бутылки
лёгкого пива на четырех здоровых лоботрясов — это несерьёзно.
10
В снежных недрах морозильника я нашёл окаменевшую сосиску.
Из консервов осталась банка килек, купленная не то в период полного безденежья,
не то из ностальгических соображений.
Спать хотелось до отупения, но я всё же разогрел несчастную
сосиску, взял консервный нож, выставил перед собой две бутылочки пилзенского
«Урквела». Ужин при свечах — свечи как раз трепетали на мониторе компьютера.
Включился скринсейвер, сохранитель экрана. Потрескивание костра, доносящееся из
шлема, было как нельзя уместно.
Ну её к чёрту, глубину! Неудачника этого. Сейчас, в реальном
мире, всё происходящее казалось пьесой абсурда. Если завтра утром Неудачник не
расколется — выходим с Викой из пространства гор. Навсегда. Пусть рассказывает
свои сказки скалам и соснам — они оценят.
Я глотнул холодного пива, тихонько застонал от удовольствия.
Принялся вскрывать кильку. Аккуратно отрезал крышку, подцепил вилкой…
И чуть не упал со стула.
На меня укоризненно смотрела сотня рыбьих головок.
Где-нибудь в виртуальности подобная шутка меня бы не
удивила. А вот в настоящем мире…
Я подцепил облитые томатом головы, пытаясь найти хоть одну
целую рыбёшку. Ничего. Очень старательно сделано. Я представил себе рыбозавод…
этакую плавучую махину… или килек консервируют на берегу? Конвейер с этой
низкосортной продукцией. Офонаревших от рыбной вони и монотонного труда
девчонок на конвейере. Вот одна из них снимает с ленты пустую банку и начинает
плотно напихивать в неё рыбьи головки. Шутка.
Я действительно засмеялся, с содроганием закрывая банку.
Ужинать было нечем, но обиды на безвестную работницу я не испытывал. Наоборот.
Всё оказалось неожиданно уместным.
Присосавшись к бутылке, я разом прикончил первый «Урквел».
Дайвер, тебе захотелось чудес? Машинного разума и людей,
входящих в виртуальность напрямую?
Очнись, дайвер! Вот они, доступные нынешнему миру чудеса!
Слямзенное пиво, фаршированные глазами килькины головы, духота и грязь
старушечьей квартиры, малолетняя шпана на лестнице, надоедливая капель из крана
на кухне.
Это — жизнь. Какой бы дурацкой и скучной она ни была. А там,
внутри шлема, созданная машинами и подсознанием сказка. Наш электронный
эскапизм.
Я открыл вторую бутылку пива, взял банку, вышел на балкон и
вывалил её содержимое в чахлый палисадник. Бродячих кошек ждёт пир этой ночью.
— Неэтично! — укорил я сам себя. В мои мозги, не хуже чем в
Викину программу, вшито, что мусор из окна кидать не стоит.
Но, в отличии от машин, мы умеем плевать на запреты. С
балконов.
Прямо с остатками пива я прошёл в туалет. Расстегнул
комбинезон, поглядывая на бутылку. Пить уже не хотелось.
— К чему этот долгий и утомительный процесс? — риторически
спросил я и вылил остатки пива в унитаз.
Я добрёл до кровати, выключил свет. Сколько ж можно спать,
скрючившись за столом, с электронной кастрюлей на голове? Было тихо, очень
тихо. И юнцы на площадке утомились терзать гитару.
Только ровно гудел компьютер и мерцали свечи на экране.
Я перевернулся, утыкаясь лицом в подушку. Но сон отступал.
Там, в глубине, лежит неподвижное, мёртвое тело Стрелка. Скучно ли ему без
меня? Что-то в этом есть, самую чуточку, от предательства.
— В последний раз! — простонал я, поднимаясь. Надел шлем,
воткнул разъём костюма в порт. Положил руки на клавиатуру.
deep Ввод.
Во сне я прижимаюсь к Вике, и она что-то бормочет,
поворачиваясь на другой бок. Как ни тих её голос, но я просыпаюсь.
Значит, тоже спит в глубине.
Костёр уже догорел. Наверное, близится утро, но темнота пока
не отступила. Лишь красные отсветы от догоревшего костра. Неудачник неподвижным
кулём лежит в сторонке. А вот взять, да пихнуть тебя хорошенько, дружок! Здесь
ты, с нами, или вышел из глубины и отсыпаешься в тёплой мягкой постели?
Я смотрю в небо, в чёрный искристый хрусталь. Как я говорил
Вике? «У нас украли небо»…
Да, украли. И чем больше людей уйдут сюда, тем дальше станут
звёзды.
Впрочем, не только в звёздах дело. Всегда останутся те, кому
недоступен этот мир. Неприкаянные подростки, не находящие себе работы, девочки
с рыбозаводов… Вначале — сложенные рядками рыбьи головы в банке. Шутка — или
безмолвный крик, протест? Вначале головы рыбьи. Только потом покатятся с плеч
человеческие.
Ждёт ли нас новое пришествие луддитов? Бунт против машин,
всё более непонятных и пугающих обывателя? Или всё же будет найден выход?
Поворачиваюсь, смотрю на Неудачника. Если ты — разум сети,
если ты — человек, покоривший виртуальность, то можешь стать тем самым выходом.
Прорывом за барьер, выходом из тупика. И Дибенко, если Человек Без Лица и
впрямь он, это понимает.
Стоит ли играть в благородство, укрывая Неудачника?
Если он — спасение, слияние миров?
Я не знаю. Я самый обычный человек, случайно наделённый
дурацкой стойкостью к дип-программе. На этом я зарабатываю свой кусок хлеба, а
изредка — толстый шмат масла с икрой. Но не мне спасать мир, не мне решать, что
для него благо, а что — зло.
Ничего у меня нет, кроме той смешной ветхой морали, о
которой сокрушалась Вика. А мораль — хитрая штука, она никогда не даёт ответов,
наоборот, мешает их найти.
Легче быть праведником или подлецом, чем человеком.
Мне уже совсем горько и мерзко. Так может себя чувствовать
провинциальный спортсмен, которого включили в олимпийскую сборную и велели
бороться с чемпионами. Не моя это судьба…
