Мы тихонько отходим.
— Нам что-нибудь надо? — Вика указывает взглядом на лавки.
— А деньги?
— Поищи в карманах.
Сую руку в карман куртки — там и впрямь пять медных монет.
— Автоматически добавляют всем входящим, — объясняет Вика. —
Я слышала про такое.
В одной из лавок, азартно поторговавшись с продавцом, мы
покупаем две фляжки с местным вином и два коротких кинжала. В бой вступать мы
всё равно не собираемся, мечи, копья и алебарды, в изобилии продающиеся в
торговом ряду, нам ни к чему. И всё-таки тяга к оружию — это что-то генетически
заложенное в мужской организм. Под укоризненным взглядом Вики я брожу вдоль
прилавков, разглядывая средства искоренения себе подобных. В лавке полутьма,
лишь под стеклом прилавков, рядом с оружием, горят свечи. Отблески света на
лезвиях — кроваво-красные. Вспоминаются продавцы цветов, которые зимой ставят
свечи в свои аквариумы с цветами.
Жизнь и смерть — они так похожи. Их одеяния почти
неотличимы.
В углу лавки, за столиком, сидят двое людей. Незнакомые,
вначале я прохожу мимо, и лишь потом останавливаюсь.
Приземистый крепыш в белых одеждах мне не знаком. Но…
— Блевать, — говорит крепыш за моей спиной. — Дешёвка.
Бульварщина. Полное вырождение во всём.
На меня накатывает такое отвращение, как давным-давно, в
детстве, когда купаясь в реке я вынырнул — и увидел прямо перед глазами, на
берегу, здоровенную жабу.
Крепыш за моей спиной поправляет натянутую на глаза кепочку.
Продолжает:
— Раньше твои ролевки были необычны. Содержали здравый
элемент. Сейчас — сплошное хрючество и жрачество.
— Ну, слушай, ты перебарщиваешь… — отвечает Кепочке тот, кто
сидит с ним рядом. — Надо же молодёжи развлекаться…
— Я всегда говорю то, что думаю. Говорю истину, —
безапелляционно заявляет Кепочка. И я вдруг понимаю — это не фигура речи. Не
оговорка. Он ведь и впрямь так считает. Не разделяет себя и истину.
Ой-ёй-ёй…
— И за это тебя не любят, — возражает Кепочке собеседник.
— Ха. Любовь — это уже ложь. Когда фиксируешь всё
происходящее в динамике, то это становится очевидным.
Лавочник по ту сторону прилавка видит, что я замер над
витриной, и оживляется. Подходит, тычет пальцем в стекло, за которым лежит меч.
— Очень, очень хорошее оружие! Но вы можете купить его,
только если уже заработали сто очков мастерства!
Кепочка за моей спиной талдычит:
— Игра опустилась до потребностей быдла. Потеряла свою
развивающую роль. Пункты силы, менестрели, фокусники… Хрючество! Подумай об
этом.
— Хотите подержать меч? — любезно предлагает мне торговец.
Я кидаю взгляд на Кепочку. Его собеседник, видимо, кто-то из
известных ролевиков, спрашивает:
— Так что ты предлагаешь?
— Ситуация уже полностью ясна, — вещает Кепочка. — Я
предпочту посмотреть, найдёшь ли ты адекватное решение…
— Нет, спасибо, — говорю я продавцу. — Мне очень далеко до
ста очков.
Выхожу из лавки. На свежий воздух, к поджидающей Вике. Она,
кажется, так и не заметила своего бывшего клиента.
— Чего ты там искал? — спрашивает Вика.
— Жизнь.
— И нашёл?
Пожимаю плечами.
— Кажется, нет.
Когда мы идём к городским воротам — мимо менестреля-куплетиста,
мимо фокусника и фехтующих новобранцев, я вдруг понимаю странную вещь.
В том, что говорит Кепочка — девчонкам ли в борделе, эльфам
ли в Лориене — очень много правдивого. Истина — маскировочная одежда цинизма.
Это, наверное, тоже цель. Считать себя истиной. Идти сквозь
глубину гордым глашатаем правды, брезгливо отряхивая с белых обшлагов грязь
людских пороков. Страдать за истину и обличать ложь.
И всё — по одной-единственной причине.
Из-за неумения любить людей.
Я вижу этот мир, и мне смешно наблюдать за мальчишками,
точащими нарисованные мечи, изучающими гномий язык и торгующими пустотой. Но
это ещё не совсем то… Надо сделать лишь один шаг… маленький, совсем маленький
шаг — чуть дальше. Не любить.
Таинственного Неудачника, глупого маленького хоббита,
виртуальную проститутку Вику, торговца в лавке, менестреля с гитарой, оборотня
Ромку, Человека Без Лица…
Никого.
Ведь это так просто — они все полны недостатков. На каждого
из них можно злиться, каждого — презирать. Нет, не то… Не злиться, а просто —
не любить.
И я словно приоткрываю какую-то узкую и тяжёлую дверь и
заглядываю в иной мир. Стерильно белый, выстуженный до абсолютного нуля.
Мёртвый и чистый, словно машинный процессор.
— Вика, — шепчу я. — Вика…
Зачем мы идём спасать Неудачника? К чему весь этот долгий и
утомительный процесс?
— Вика…
Она заглядывает мне в глаза — и я вижу её сквозь обличие
эльфа, под золотыми кудряшками и бледным аристократическим лицом.
Обычную, настоящую.
Мою Вику.
Которой не надо ничего объяснять.
— Скажи «люблю», — говорит она.
Я мотаю головой. Не могу, я ведь ещё там, в холодной белизне
насмешливой истины. Правда и любовь — они несовместимы.
— Скажи «люблю», — повторяет Вика. — Ты умеешь.
И я делаю выбор.
— Люблю, — шепчу я еле слышно.
— Друзей и врагов…
— Друзей и врагов… — повторяю я.
— А я люблю тебя, — говорит Вика.
Славный город, Лориен.
Никто не смеётся над человеком и эльфом, что обнимаются у
городских ворот.
110
Хорошо идти по зимней дороге, если перед тобой протопало
целое войско.
Снег утоптан, с пути не сбиться.
И всюду мелкие отметины шумной, бестолковой, суетливой
жизни.
Сосна, истыканная стрелами. То ли почудился эльфам лазутчик,
то ли спор возник, чей взгляд острее, а рука твёрже… Скорее, второе.
Следы, отошедшие чуть в сторону. Две горки табачного пепла.
Так и представляются два старика-предводителя, отошедшие выкурить по трубочке,
пока мимо марширует войско. Один, наверное, был магом, с посохом в руках.
Другой — воитель с мечом. Вот и следы — круглый от посоха и узкий от ножен.
