— Где я?
Старик перекрестился. А ты опять спросил:
— Где я?
Старик снова не ответил. Взял тебя за руку. Ты не противился. И он повел тебя. А ты все повторял: «Где я?.. Где я?» Он привел тебя к себе в дом, посадил около огня. Все, кто был в хате, повставали, отошли к окну, стали шептаться. Но ты на них не смотрел, не слушал. Сидел, а пред тобой горел огонь. Вдруг подскочил ты! Шагнул! И кинулся в огонь!
…А больше ничего не помнишь. Так и зима прошла, лежал ты, помирал, тебя искали, враги и свои, одни не нашли, других отвели, не выдали тебя и этим доказали свою преданность. А было их — Давыд, твой старший сын, Игнат да Ус, боярин Едзивилла. Игнат с собой воды привез, той самой, от нее и ожил ты. Давыд сказал, что ждет тебя твоя Земля, а Ус сообщил, что Едзивилл придет, Едзивиллу Гимбут не указ, муж сестры есть брат.
Ты смотрел на них, на старика — он здесь же, у окна, стоял, — на свои руки. Руки были черные, а ногти — длинные, изломанные, загнутые, как копи. А сам ты лежал в тряпье, босой. Не было у тебя и меча, только крест да оберег.
Давыд же говорил и говорил: мол, Святополк, Зовун, Земля, София, род…
Игнат тебя под голову поддерживал, слаб ты еще был.
А Ус в ногах сидел. Едзивилл, сын Гимбута, брат Альдоны и, значит, брат тебе. Брат — и не Ярославич. Вот как, князь!
Князь? Засмеялся ты. И, повернувшись к старику, спросил:
— Где я?
— Здесь, князь.
— Здесь! Князь! А почем ты знаешь, что я князь?
Старик пожал плечами, не ответил. Давыд схватил
тебя за плечи и встряхнул, сказал:
— Отец! Отец!
Ты оттолкнул его, лег, закрыл, глаза. Сказал тихо:
— Устал. Попа зовите…
Руки сложил, зубы стиснул. И долго лежал, пытался вспомнить, и ничто не вспоминалось! Вот вышел он, старик, навстречу тебе, привел в дом, посадил к огню, и ты смотрел, смотрел и думал, а после встал и кинулся… Да жив ты, князь, и не берет тебя Она! Не открывая глаз, ты спросил:
— Старик! Зачем я здесь? Как я?
— А помирал ты, князь. Всю зиму помирал. А вот и оживел. — Помолчал. — Других всех прибрало. Один я остался.
— Один?! — Ты вздрогнул, открыл глаза, посмотрел на старика.
А тот пояснил:
— Один. Мор был. Прости мя, Господи! — Перекрестился, отвернулся.
А во дворе светло, трава зеленая, и сыновья твои растут, Давыду уже надо бы удел дать, пошлю на Вить–беск…
Закрыл глаза. Лежал. Как хорошо–то, Господи! Никто я, лишен всего, а кем был, тем и остался. Уж коли не берешь Ты меня, Господи, так на то Твоя воля. И разве волк я, Господи? Нет во мне зла, и ничего–то во мне нет, пуст я, как дырявый мех, никчемный. А сын каков! Вот бы ему…
Давыд сказал:
— А Глеб искал тебя. Не наш Глеб — новгородский, Святославич. Убить хотел!
Убить… Поморщился, спросил:
— А наш Глеб? Мой?!
— Наш с Едзивиллом.
Ус кивнул, подтвердил:
— И Ростислав там, и Борис. А Святослав у Гимбута. Мал Святослав!
И горько стало, гадко! Ложь все это. А прав был Харальд! Олаф, сын мой, все говорят, что ты решил отбросить меч, но разве конунг вправе совершить такое? Власть, которую ты… А что есть власть? Твой крест! И сыновья твои — твой крест! И зверь, который опять проснулся и оскалился… Господи, слаб я! Червь я! Да, самому мне ничего не надо, но род! От Буса так заведено, от него все идет.
И встал ты, князь, и повелел, чтобы призвали старика. Позвали. Ты одарить его хотел, но ничего старик не взял. Он даже отказался отвечать, как звать его. Сказал только:
— Восстал — и уходи! Тогда и я, даст Бог, уйду.
Не стал перечить ты, смолчал, поклонился ему в
пояс. Давыд подвел тебе коня. И тропами звериными, день и ночь, день и ночь, пробирались в отчину. Видны уже купола Святой Софии. И Едзивилл пришел и сыновей твоих привел, всех пятерых. Громыхнул Зовун, и поднялся город, Святополк бежал, служили «Избавление», и ряд составили, и прописали в грамоте тебя и сыновей твоих — всех пятерых, ибо для них все это, а тебе… Для них, единственно для них! И прописали, припечатали Ярилой на коне.
Ночь! Темно. Сон без сновидений…
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
1
— Князь!
Он вскочил. Темно еще совсем. И разве день…
— Князь! Едут! Князь!
…Ф–фу! Не Она это, Игнат. И Всеслав головою мотнул и задышал легко. Еще одна ночь прошла — и жив ты, князь… Сел, повелел:
— Игнат, огня.
Игнат высек огонь, зажег лучину. Ну вот и свет и, значит, новый день. И пятый ангел… Едут! Наконец–то. Перекрестился и спросил:
— От Мономаха?
— Да. Вот только что. С того и разбудил.
Вздохнул Всеслав. Зажмурился. Сказал:
— Иди. Я скоро.
Ушел Игнат. Дверь за ним тихо затворилась. И ты опять один. Можно открыть глаза и увидеть свет. Ты, князь, ты сам того хотел, так слушай же, как пятый ангел вострубит… Но тихо, не идет Она, и не зови, не срок еще. Что же далее?! «И вылил ангел чашу гнева Божия на престол зверя, и сделалось царство его мрачно, и они кусали языки свои от страдания и хулили Бога Небесного от страданий своих и язв своих, но не раскаялись в делах своих…»
Открыл глаза. Лучина, мрак вокруг. И кто ж не убоится Тебя, Господи, и не прославит имени Твоего, ибо Ты один свят…
Рано еще. И петухи, поди, не пели. Так и той зимой, пятнадцать лет тому назад, разбудил тебя Игнат, сказал:
— От Ярополка.
— От кого?!
— Да от него!
Ты засмеялся.
— Оттуда не являются. Мир праху Ярополкову!
Игнат пожал плечами, проворчал:
— Как знаешь. Только ждут тебя.
Ты, осерчав, вскочил, толкнул его и закричал:
— Что мелешь, пес?!
А сам ведь знал, не лжет Игнат, не путает, явились! Вот только кто, зачем? Чист ты и невиновен, не подкупал, не подсылал, ты о Нерядце и не слышал, да и к чему тебе та кровь?
Оделся ты и вышел. А в гриднице, у двери Угрим стоял — и не было на нем лица, бел был Угрим, глаза пустые, смотрел он на тебя и не смотрел, словно ослеп! И ничего не говорил, и рук не поднимал, стоял как столб. И ты застыл.
Страх тебя объял! Хоть жарко было в гриднице, Игнат всю ночь топил, гремел поленьями, а он, Угрим, шубы не снял, не распахнул ее даже, он вроде сейчас же и уйдет, только немного постоит. Да что и говорить, убили Ярополка подло, сонного, а он, Угрим, не усмотрел, весь грех на нем.
