Врач из Австрии Бруно Гольдман вносил диссонанс в социалистическое картежное сообщество. В отличие от своих партнеров иноверец имел одно существенное преимущество — имел деньги. Располагая практически неограниченными суммами, он никогда не покидал стола, даже если ему не шла карта. Случалось, что он продувался до последнего цента (играли только на доллары — местная валюта у игроков не котировалась) и, по идее, должен был бы прекратить игру ввиду утраченной кредитоспособности, но какое там! Каждый раз, исчерпав ресурс своего бумажника, Гольдман легко выпрыгивал из кресла и с традиционным возгласом: «Айн момент!» — покидал соратников, чтобы через пятнадцать минут вновь вернуться с деньгами.
Однако главными отличительными чертами доктора являлись его порядочность и обязательность. Хотя Гольдман зачастую и расставался с крупными суммами, он никогда никому не оставался должен. А это и есть первая заповедь, принцип и основа взаимоотношений товарищей по ломберному столу. Карточный долг есть карточный долг. Не отдать его — святотатство, а потребовать его вправе даже последний забулдыга, оборванец с окраины Катманду, что уж говорить о достопочтенных джентльменах — сотрудниках дипломатических миссий, пусть и социалистических стран!
Как стало известно Полещуку, австриец не только проигрывал. Иногда ему шла такая «пруха» — так везло, что всякий раз остальные игроки считали лучшим для себя выходом из положения сказаться больными, сослаться на ответственное утреннее совещание и т. д., лишь бы побыстрее завершить турнир. Но все-таки чаще Гольдман оставался в проигрыше. И, как правило, выигрывал у него консул. Однако, судя по всему, этот факт его не очень беспокоил. Что свидетельствовало о том, что ему важен сам процесс, а не результат карточной баталии. При любом исходе игры он с неизменной улыбкой отдавал или забирал деньги и непременно заказывал всем по рюмке сухого «Мартини».
Никого из партнеров не интересовало, где доктор брал деньги, хотя они и подозревали, что их происхождение не совсем безупречно, а может быть, и незаконно. По одной из версий, о которых русскому разведчику доложила агентура из числа местных жителей, Гольдман подпольно абортировал состоятельных аборигенок. По другой, кроме основной профессии, он являлся скупщиком опийного мака, переправлявшим сырье в европейские лаборатории для переработки в героин. Впрочем, никто из его партнеров не пытался найти подтверждение или опровергнуть эти версии, о которых им также было известно. Какая польза от этих подозрений, если у каждого из них были «свои тараканы на кухне» и свой «скелет в шкафу»?
Гржинек приторговывал чешским хрусталем, в основном люстрами, которые у местной знати пользовались огромным успехом. Каменский делал бизнес на дешевых польских лекарствах и янтаре, который под видом «осколков Луны» шел нарасхват.
Как ни странно, лишь консул ничем не торговал. Впрочем, ничем, кроме въездных виз в ГДР, у него возможностей торговать не было. Но кому они здесь, в Непале, да и вообще в мире, нужны? Непальцев, желающих взглянуть вблизи на «витрину социализма», Полещук что-то не встречал. Поэтому наличие свободных денег в кармане гэдээровского дипломата капитан для себя объяснил просто: Фогель — платный агент Штази, Министерства государственной безопасности Германской Демократической Республики. «Раз у консула водятся деньжата, которых хватает на картежные забавы, — рассуждал Полещук, — значит, он подключен к какой-то оперативной разработке. Иначе на какие бы шиши играл Фогель, ведь у всех гэдээровских дипломатов нищенская зарплата!
Не исключено, что объектом заинтересованности Штази, по которому работает Фогель, как раз и является Гольдман. Таким образом, если шефу, полковнику Тимофееву, станет известно о моих визитах в казино, я свое присутствие смогу оправдать необходимостью «потрогать за вымя» доктора, чтобы оценить, насколько он может представлять для нас оперативный интерес… Но пока информация о том, что я посещаю казино, дойдет до резидентуры, я уже успею «высадить» и Гольдмана, и консула…
Выворачивать карманы братьям-демократам я не намерен, и не потому, что испытываю к ним чувство идеологической солидарности, отнюдь! Просто с них много не получишь, так как играют они на те деньги, которые эпизодически случается урвать… Кстати, есть еще одна причина, почему можно чувствовать себя спокойно в компании братьев по идеологии: они никому не проболтаются, что к игре подключился советский дипломат. Ведь для каждого из них это означает саморазоблачение, ибо откуда ты знаешь, что атташе по культуре посольства СССР посещает казино, если сам там не бываешь? Так что болтовня для них чревата досрочным откомандированием из Непала, — им же категорически запрещено посещать злачные места…
Ну что ж, такой расклад меня устраивает, — подвел итог Полещук — В общем, смелее в бой, тореадор!»
Подслушанная исповедь
Консул первый заметил Полещука, когда тот перешагнул порог кабинета для игры в карты и, как ему показалось, даже заговорщицки подмигнул. «Очень даже может быть, что он меня узнал, — решил про себя разведчик, — мы же неоднократно встречались на дипломатических приемах, хотя представлены друг другу не были. Что ж, знакомство не повредит — если карта не пойдет, будет у кого перехватить сотню-другую…»
Все встали. Полещук, чтобы упредить возможный угодливый жест Фогеля, поспешил представиться сам. Таким образом разведчик дал знать консулу, что их знакомство должно остаться тайной для остальных партнеров.
Чех и поляк, узнав, что вновь прибывший — советский дипломат, то есть «старший брат», от которого можно ожидать любого подвоха, поостереглись оглашать свои титулы, назвав только имена.
По окончании церемонии рукопожатий и дежурных улыбок русскому дипломату предложили занять место за столом и взять карту.
Предложение прозвучало сигналом, что он принят в компанию сразу и без предварительных условий — так наркоманы со стажем охотно делятся с новичком своей дозой зелья, чтобы покрепче пристегнуть его к своей колеснице…
Однако сегодня Полещук не намерен был бросаться в воду, не зная броду, а, должен был пункт за пунктом реализовать заготовленный план.
— Господа, — обратился капитан к собравшимся так, будто и не ведал, что перед ним почти сплошь «товарищи», а не господа, — я просто хотел понаблюдать за игрой… С вашего позволения, конечно!
— Аппетит приходит во время еды, господин атташе, — произнес Гольдман, — боюсь, что у вас он может появиться именно в тот момент, когда яства на столе закончатся…
— Что ж, в таком случае я не премину явиться к следующей трапезе, — парировал Полещук.
Собравшиеся ответили на реплику дежурными улыбками. Полещук, чтобы ускорить процесс сближения, придвинулся к столу и стал наблюдать за игрой, исподволь присматриваясь к игрокам.
Начал с консула, который барскими манерами и обстоятельностью значительно отличался от своих компаньонов. Высокий, худощавый, пятидесятилетний мужчина, с благородными чертами лица, рыжеватой уже седеющей шевелюрой и подстриженными на английский манер усиками, консул в своем строгом темно-коричневом костюме напоминал Полещуку университетского профессора, экзаменующего нерадивых студентов. Впечатление дополнял взгляд Фогеля. О, это был взгляд человековеда и актера одновременно! В его серо-зеленых глазах поочередно сменялась целая гамма эмоций: цепкие и хищные, они в одно мгновение могли стать ироничными и даже обволакивающе нежными. Странно, но при этом выражение лица оставалось неизменно бесстрастным.
