В середине марта «Сфиэ» подал сигнал о готовности к встрече — с 12 час. 15 мин. до 12 час. 30 мин. держал открытой одну из фрамуг окна, выходящего на зоопарк. Но на встречу почему-то не вышел. В конце марта резидентурой была предпринята попытка провести еще одну встречу, однако агент не выставил сигнала о готовности к ней. Встреча была отменена. Заботясь о безопасности агента, было решено больше не вызывать его на внеочередную встречу, а провести встречу в июне, согласно утвержденному графику.
II.
Результативность работы Толкачева с июня по октябрь 1983 г. оставляла желать лучшего и свидетельствовала о том, что лучший этап операции «ЦРУ — Толкачев» остался позади. В период между сентябрем и ноябрем 1983 г. пять попыток провести личные встречи с Толкачевым оказались неудачными. В трех случаях агент выставлял сигналы о готовности, но на встречи не выходил. В двух других — агент выставлял сигналы о готовности, но его оператор, находясь под чрезвычайно плотным контролем «наружки», отказывался проводить явку, так как рисковал расшифровкой мероприятия.
В середине ноября 1983 г. нашему разведчику все же удалось провести явку с «Сфиэ». Агент вел себя непринужденно, с радостью приветствовал возобновление контактов, с его слов: «сейчас наши отношения переживают период ренессанса». Передав сообщение на 16 страницах, пояснил, что не имел возможности сфотографировать ни одного документа на рабочем месте. На встрече Толкачеву были переданы: рекомендации по вопросам безопасности, новое задание в письменном виде, две новые миниатюрные фотокамеры с инструкцией, экспонометр, расписание будущих встреч, несколько изделий из золота, соответствующие его требованиям, а также ряд художественных произведений и книг по архитектуре, которые он заказывал. Подводя итог проведенной явке, оператор подчеркнул, что в целом оценивает проделанную работу положительно, хотя агент и не смог сфотографировать ни одного документа.
III.
Из сообщения «Сфиэ», переданного в ноябре, оператор узнал, что в апреле 1983 г. в отделе Толкачева проводилась очень серьезная проверка соблюдения сотрудниками правил режима секретности. Это настолько напугало агента, что он ожидал ареста буквально с минуты на минуту. Как ему показалось, проверка была вызвана утечкой секретной информации о советской авиационной системе распознавания целей, то есть о секретной системе «свой — чужой». Информацию об этой системе Толкачев передал в ЦРУ на предыдущей встрече, поэтому был уверен, что в ходе проверки сотрудники службы безопасности института непременно выйдут на него.
Его опасения усилились, когда начальник его отдела получил указание составить список всех сотрудников, имевших доступ к информации по этому вопросу.
На следующее утро Толкачев отпросился с работы и, вскочив в недавно купленный а/м «жигули», помчался на дачу. Он прихватил с собой все разведывательные принадлежности, включая аппаратуру коротковолновой связи, 35-мм фотоаппарат «Pentax МЕ», инструкции по тайникам и сигналам, а также все полученные им книги и деньги в банковской упаковке. По его оценке, «барахла было так много, что оно едва уместилось в багажнике». На даче он сжег все, что могло гореть. Металлические детали выбросил в разных местах на обратном пути домой. Со слов агента, «больше всего ему жаль сожженных 420 тысяч рублей, ведь все остальное можно восстановить, но только не сгоревшие деньги».
В своем сообщении в ЦРУ он весьма живописно изложил процесс этого аутодафе:
«…Я никогда и представить себе не мог, что уничтожение денежных купюр может стать не только изматывающей душу и нервы, но и весьма продолжительной во времени экзекуцией. Чтобы сжечь 420 ООО рублей, то есть 120 банковских упаковок с 25-рублевыми купюрами, 24 — с 50-рублевыми, мне потребовалось более четырех часов.
Костер из дров я разжег в мангале, где обычно жарил шашлыки. Туда же сложил часть упаковок, в общей сложности, два портфеля типа «дипломат». Я думал, что деньги вспыхнут новогодним фейерверком, — как бы не так! Сначала они вообще отказывались гореть, и мне пришлось плеснуть в мангал бензина из канистры. Вот тут уж начался костер инквизиции! Только вместо Жанны д ’Арк в огне корчился барельеф вождя международного пролетариата. Но огонь вскоре стал ослабевать, и мне вновь пришлось плеснуть бензина. Через некоторое время я заметил, что без бензина купюры не горят, а лишь тлеют. Самое скверное во всем этом было то, что акцию по уничтожению денег мне пришлось проводить в деревянной пристройке к дому (на открытом воздухе этого делать было нельзя — за забором недремлющее око соседа!), поэтому я чуть было не задохнулся от ядовитых продуктов горения. Кто бы мог подумать, что деньги — это зло не только в фигуральном, но и в буквальном смысле?! Когда пачки денег начали тлеть, я, вдыхая отравляющий газ, похоже, испытал то, что довелось испытать французским солдатам под Верденом во время Первой мировой войны, когда немцы устроили им газовую атаку. А, может, то же самое чувствовали перед умерщвлением сотни тысяч евреев в Освенциме? Вне сомнений, да! Я, чтобы не отравиться газом от тлеющих купюр, дышал только носом и только через намоченное в воде полотенце. Когда бензин в канистре кончился, я растерялся. Нет, меня охватил ужас! Ибо я понял, что мне не удастся избавиться от оставшихся в багажнике еще двух «дипломатов» — там ведь было порядка 150 банковских упаковок! Как же быть дальше, спросил я себя?! Отрезвление и способность здраво рассуждать пришли, как ни странно, после того, как я, не закусывая, влил в себя бутылку водки. Что я делаю?! — был первый вопрос, который возник в моем сознании при виде корчащегося в огне профиля Ильича на банкнотах. Зачем я это делаю?! Ведь, чтобы заработать эти деньги, я испортил декалитры своей собственной крови, изорвал километры нервов, я превратил себя в руину, а теперь превращаю в прах итог моей работы за пять лет?! В чем же тогда смысл? В самом процессе приобретения денег?! Нет, как бы там ни было, это самоистязание надо немедленно прекратить! Я залил водой обуглившиеся купюры в мангале, в изнеможении рухнул на пол и тотчас уснул. Проснулся я затемно и не сразу понял, где нахожусь и что происходит со мной. Было очень холодно. Я вошел в дом, вытащил из кухонного шкафа бутылку коньяка и прикончил ее одним махом. Затем расфасовал уцелевшие 150 банковских упаковок
[4]
в стеклянные банки и закопал их на приусадебном участке. Наконец, уничтожив имевшийся на даче запас коньяка, я улегся спать. Утром, когда я с невероятной поспешностью разбрасывал по участку пепел из мангала, в глазах у меня стояли слезы от злобы на себя и от собственного бессилия что-либо изменить. Затем я завел машину и на огромной скорости, не оглядываясь, устремился прочь. Так, наверное, покидают место преступления…»
…После этого эмоционального кризиса Толкачев постоянно имел при себе ампулу с ядом, которую получил от ЦРУ. Он рассуждал так: наиболее вероятным сценарием ареста будет вызов в кабинет начальника, где его и схватят кагэбэшники. Поэтому в течение нескольких дней каждый раз, когда его вызывали к начальнику, он первым делом клал под язык ампулу с ядом, чтобы раскусить ее сразу же, как только ему объявят об аресте. Толкачев написал, что в настоящее время из-за дрожи в руках, не может удерживать в руках фотоаппарат, однако письменную информацию по секретным вопросам он продолжит составлять. После каждой отложенной встречи Толкачев дополнял приготовленное письменное сообщение еще несколькими страницами. И всякий раз делал приписку, в которой выражал уверенность, что выдержит «шторм» и найдет в себе силы продолжить работу на ЦРУ. Его оператор отметил, что на встрече 16 ноября по его внешнему виду не было заметно, что он перенес сильнейший стресс — он был абсолютно спокоен.
