Но Верослав вдруг оробел и согласился, сказал, что воинов мы жечь не будем. Эта его внезапная уступчивость меня тогда сильно удивила. Только потом уже, когда горел корабль, я понял, что его так напугало – это Хальдеровы ножны, вот что! Я же когда брался за меч, то распахнул корзно, и Верослав увидел их. И это его очень сильно поразило, лицо у него сразу стало белое, и он уже не смел мне перечить. Потому что он же тогда сразу понял, что Хальдер, как и прежде, на моей стороне, если он взял у меня только меч, а ножны оставил. А ведь мог их забрать, когда я поднимался к нему на корабль, или вообще он мог оставить меня там, рядом с собой. Вот как, наверное, подумал тогда Верослав. А, может, и совсем не так, я этого не знаю и, может, совсем никогда не узнаю. Но зато я вот что знаю совершенно точно: что Верослав тогда молчал. И молчали волхвы!
Зато Хальдер тогда не молчал! Хальдер стоял во весь рост и громко, как только это возможно, командовал: «Р-раз! Р-раз!» – и весла дружно поднимались, опускались. Я узнавал гребцов – Бьяр, Тса, Гермут, Ольми… А после Хальдер закричал: «Хей! Кто со мной?!» И – снова этот обожженный человек – вдруг бросился в костер. Мы его чуть остановили.
А Хальдера никто не останавливал! И Хальдер уходил не то что хорошо, а просто очень хорошо! Он, значит, рад был уходить! И я был рад. Я же тогда был уверен, что уж теперь-то ярлы не посмеют мне перечить. А если так, то нужно, не теряя времени, прямо сейчас, на капище, кого укоротить, а кого и вообще оставить здесь насовсем! Поэтому, как только догорел корабль, я велел, чтобы воины спускались к берегу и начинали пировать, а ярлы оставались здесь, под присмотром Хрт и Макьи. И воеводам тоже было сказано остаться, я им тогда доверял больше, чем ярлам…
А зря! Но кто не ошибается? Да и пока что всё тогда было спокойно, все воины ушли, я повернулся к Белуну – а это наш набольший волхв – и спросил у него, всё ли готово. Он сказал, что всё, и что нас уже ждут. И опять сразу ударили бубны и завыли рога. Я выступил вперед и первым прошел через Бессмертный Огонь, горящий между Хрт и Макьей, потом я поклонился Хвакиру и бросил ему кость (не настоящую, конечно, кость, а золотой диргем, но всё, что мы ему бросаем, называется костью), потом, уже в самом пороге, снял шапку и вошел простоволосым. В Жилище Прародителей никто не смеет входить в шапке.
Но ничего такого особенного в том Жилище нет. Наоборот, оно очень простое на вид: посредине стоит очень древний, грубо обструганный стол, а вокруг него такие же древние лавки, и древний очаг прямо напротив двери, и древняя лежанка в самом дальнем углу, а перед ней такая же древняя, как всё там, колыбель. Ни золота, ни самоцветов, ни ромейских покрывал, ни воздушной парчи и ничего тому подобного там нет и никогда не было. Хрт этого очень не любит. Он говорит:
– Зачем мне это всё? Его ни съесть, ни выпить. Только сжечь!
И поэтому мы всю его добычу сжигаем. Хрт этим тешится. А Макья смотрит на это и плачет. Потому, когда Хрт спит, мы тайно от него носим Макье всякие дорогие подарки. Она их с радостью принимает, примеряет на себя, а после прячет. Куда она их прячет, мы этого не знаем. Но, правда, Хальдер сказал мне, что всё это лежит за Хижиной. Там у волхвов, как он сказал, есть тайные хранилища. И поэтому если вдруг, а всякое случается, я соберусь в поход, а у меня в чем-то будет недостача, то я могу придти туда и попросить у них. У Хрт и Макьи, спросил я. Нет, сказал Хальдер, у волхвов. Но, продолжал он, нужно просить так, чтобы никто про это не знал. А после нужно обязательно вернуть, и вернуть не просто, а с лихвой. Хальдер всегда так возвращал – всё до последней крупицы. А силой никогда не брал и мне брать запретил. Вот так он говорил обо всем этом и так я запомнил.
А вот я в Хижине. В дальнем конце стола, у очага, плечом к плечу сидят наши Благие Прародители. Сами они из золота, а глаза у них выложены из зеленых самоцветов, а губы из красных. Зеленый – это зелень, жизнь, а красный – это кровь и, значит, тоже жизнь. А перед ними, как перед живыми, стоят мисы с кутьей и чаши. А в чашах – сурья, забродивший мед, настоянный на тридцати трех целебных травах. И также вдоль стола для нас уже были расставлены мисы и чаши. И мы прошли, расселись, соблюдая старшинство. Я, как всегда, сел рядом с Хрт, следом за мной сел Верослав, за Верославом Судимар, за ним… Ну и так далее. А по другую сторону стола, напротив нас, сели Гурволод, Миролав, Стрилейф, Шуба, Чурпан – и еще раз так далее до самого конца стола. То есть тогда за всем столом только одно место – место Хальдера, между Гурволодом и Макьей – пустовало. Также ни мисы ему не было дано, ни чаши. И это правильно, потому что он уже не с нами, а он уже далеко, его корабль плывет к его богам. А мы сошлись не для того, чтобы его кормить или поить, а чтобы всем вместе пожелать ему большой воды и острого меча и, конечно же, храбрых врагов. Белун так и сказал с лежанки.
Белун, набольший волхв, к столу никогда не садится, а он сидит на лежанке и с нее говорит. И вот он и сказал:
– Большой воды!
Мы встали, пригубили сурьи. Сели, отведали кутьи. Молчали. После набольший волхв опять сказал:
– И острого меча!
Мы снова выпили и снова закусили.
– Храбрых врагов!
Мы выпили. Но только стали закусывать…
Раздался скрип. Это скрипела колыбель. Она сама собой закачалась. Это был добрый знак! О таком знаке еще говорится: как колыбель качается, так и корабль плывет. Большой воды ему, острых мечей, храбрых врагов! Я встал…
Но волхв сказал:
– Сиди!
Я сел. А волхв опять сказал:
– Пускай себе плывет. А мы будем смотреть. Он держит путь к чужим богам. Пусть так! Сколько земель, столько богов. И это справедливо. И Хальдер тоже был справедливым. И вот за это я теперь дую в его парус, дую!
И волхв стал дуть на колыбель – и колыбель закачалась быстрее, и заскрипела громче, потом еще громче. Так другие колыбели не скрипят, так может скрипеть только эта, первая из всех колыбелей. У Хрт и Макьи было трое сыновей, три дочери, и был еще один, подкидыш. Они все семеро – из этой колыбели. А мы – от их детей и внуков, правнуков и праправнуков. Отец мой, Ольдемар, считается от старшего из сыновей, а Верослав от среднего. А я – так Верослав в Тэнграде на пиру кричал и мне об этом донесли – будто я от младшего, подкидыша!
– Подменыш – сын подкидыша! – вот каковы были тогда его слова!
Хальдер, узнав о них, сказал:
– Ладно, пусть пока что потешится! А мы пока что сходим в Руммалию, а после ты женишься, дождешься сыновей… А после Хрт надоумит, а Макья простит!
Но, видно, еще долго ждать тех сыновей. Пора уже! Вот о чем я тогда вдруг подумал – и снова встал!
Только Белун снова сказал:
– Сиди!
Но я сказал:
– Довольно. Насиделись! Я буду говорить сейчас. При Хальдере, пока он еще здесь, – и с этими словами я кивнул на колыбель, которая все еще продолжала раскачиваться. – Пусть Хальдер тоже слушает! А то, когда он придет к чужим, но для него своим богам, тогда зачем ему будет всё это?!
