Или ничего не скажет. Совсем! И так тоже может быть, очень злой на себя (потому что больше было не на кого) подумал сержант и еще раз обернулся и пересчитал кивера. Все кивера были на месте. Ну, еще бы, подумал сержант, вместе им как-то смелее и теплее. И, отвернувшись, снова принялся смотреть вперед, вспоминать карту и прикидывать, сколько им еще осталось ехать. И как ехать. А на карету он старался больше не оглядываться.
А солдаты, которые ехали рядом с каретой, хотели они того или нет, смотрели на сержанта почти неотрывно. И, конечно, много о нем говорили. Это раньше, еще до привала, им было не до разговоров, а теперь, когда стало полегче, сразу возник разговор. И первым делом, конечно, про сержанта. А начал разговор, конечно, Чико, который сказал так:
– Можете говорить, что хотите, но я точно уверен: наш сержант никакой не сержант! А обер. Нет, даже штаб-офицер! Майор или совсем полковник.
– С чего ты это взял? – сердито спросил Хосе, испанский конный егерь.
– Да вот хоть с его медали, вот с чего! – очень уверенно ответил Чико. – Видали вы его медаль?
Все молчали, потому что пока еще совершенно не было понятно, куда клонит Чико. А тот, довольный собой, продолжал:
– Вот то-то же! Ничего вы, значит, не заметили, все проморгали! А медаль-то у него новенькая, как говорится, еще ненадёванная. Может, он только сегодня ее в первый раз надел, чтобы перед нами простачком прикинуться! Даже не придумал еще, за что ее получил, так спешил. А я нарочно у него поинтересовался. И как его перекосило! Да и какие сейчас медали, господа! За что?!
И тут опять все промолчали, потому что спорить с Чико было и на самом деле непросто. Итак, все они молчали. Но замолчал и Чико. Тогда Курт не выдержал, спросил:
– Так, говоришь, он переодетый полковник?
– Вполне возможно, – сказал Чико. – Вы же видели, как он держал себя, прямо как равный с равным, с генералом. Если даже не больше, чем равный.
– Ну, – подхватил Франц, – если мерить по генералу, так наш сержант вообще маршал!
– Маршал у нас рыжий, – сердито напомнил Хосе.
– А, может, это другой маршал! – тут же ответил Франц, радостно поглядывая на испанца. Франц, наверное, любил дразнить Хосе. И поэтому продолжил так: – А что! Может, это Даву. Или вообще Бертье, начальник штаба. И вот у него здесь, – тут Франц указал на карету, – секретные бумаги! На всю империю. И, главное, на твой расстрел!
– Бумаги! – зло поморщился Хосе. – Да кто это будет сейчас туда-сюда таскать бумаги?! Им что, заняться больше нечем?!
– Ну! – важно сказал Курт. – В это нам лучше даже на словах не соваться! И вообще, это только они одни понимают. И наш переодетый сержант, или кто он там на самом деле, тоже всё прекрасно понимает. Ловкий он, тут ничего не скажешь! И с ним, это тоже скажу, с ним как-то спокойно. Может, в первый раз за всю эту кампанию спокойно!
– Да, уж куда спокойнее! – зловеще сказал Франц, оглядываясь по сторонам. – Таких спокойных дебрей я даже в кошмарном сне никогда не видывал! А тишина какая! Как в могиле!
И с Францем тоже никто не стал спорить. Тогда Франц, еще немного помолчав, сказал теперь такое:
– Зато, когда отъезжали, вот где наделали шуму! А сколько сожгли пороху! Не зря, я думаю.
– Ха! Что тут думать! – сказал Курт. – Грязные делишки всегда прикрывают шумом да грохотом. Вот, например, когда они, наши бравые генералы, грабили Кремль, так вон какой пожар устроили! Все дураки сбежали кто куда! Но зато те, кто поумней, те хорошо погрелись!
– А ты что, видел это? – спросил Франц. – Сам видел, да?
– Ха! – засмеялся Курт. – Да я не только видел! Я и руками там всё перещупал. И на спине перетаскал. А это нешуточное дело! Вот, скажем, золотой крест с колокольни Большого Ивана. Так вот, чтобы его только поднять и положить на подводу, нас тогда взяли десять человек. И это самых крепких! И подводу для этого дела тоже подали особую, потому что…
И тут Курт замолчал, посмотрел на карету, примерился… и разочарованно признал:
– Нет, тот крест, с колокольни, сюда бы не влез. Он и выше, и шире. А вот пару-тройку ящиков со всякой мелкой дребеденью – алмазы там, сапфиры, жемчуга всякие, – так вот их сюда запросто.
– Сюда? Вот в нее, что ли, да?! – насмешливо спросил Хосе. – Да кто бы тогда тебе ее доверил?!
– Да те же самые, что и в Москве, вот кто! – сердито сказал Курт. – А потом: я что, разве вор? Нет, я никогда не ворую. Мне если что понравится, так я и так возьму – в открытую.
– Ну вот! Таких тем более!
– Не более, а только столько, сколько нужно! – совсем уж сердито сказал Курт. – Мне лишнего не надо. Это во-первых. А во-вторых, а если и возьму, так что, вы думаете, этот обеднеет? Ну, этот, такой низкорослый, в кургузом сюртучке. Ха, дураки! Да у него этих карет, и, притом, доверху набитых, знаете, сколько? Я был в Москве, и я своими глазами видел, сколько он там всего награбил! А что теперь? А теперь он бежит и все свое добро уже от самого Можайска всё прячет, прячет, прячет по разным углам! Да он, я думаю, таких вот простаков, вроде нас с вами, небось каждый день посылает каретку-другую припрятать. И так, глядишь, чего-нибудь да спрячется, казаки проморгают, недосмотрят. А еще…
Но тут Курт замолчал, сердито осмотрел товарищей, огладил усы и сказал:
– И вот что еще очень важно: так как сержант отвечает головой не только за карету, но и за нас за всех, то и доля у него тоже должна быть двойная. Я думаю, что тогда ему этого вполне хватит, чтобы не только без лишних хлопот добраться до его любимой Франции, но и для того, чтобы заткнуть там все слишком болтливые рты и спокойно дожидаться того времени, когда заткнут и самого кургузого. Что, так я говорю?
Солдаты не ответили. Тогда Курт усмехнулся и сказал:
– Да! Ну, конечно! Кому это интересно рассуждать о чужом счастье! Вот о своем, это совсем другое дело. Вот ты! Я это тебе, Хосе! А ты что будешь делать, если вдруг и в самом деле загребешь свою долю? Вот отсюда, из этого ящика! Ну!
– Ха! Я продам ее тебе! – сердито огрызнулся Хосе. – А себе куплю длинную соболиную шубу, чтобы согреться. И заячью шапку, чтобы быстро бежать! До самой Испании без остановки!
– Недурно, – согласился Курт. – Ну, Франц, а ты?
– Я? – переспросил Франц и задумался. – И я, знаешь, тоже продам. Потом куплю себе ведро икры, и хлеба, только черного, четыре вот таких каравая, и вот такую ложку! Деревянную! И расписную, чтобы еще было красиво.
Курт только головой покачал – неодобрительно, конечно, – и посмотрел на Саида. И тот задумчиво – нет, скорее даже мечтательно – сказал:
– А я ничего не буду продавать. Я только попрошу, чтобы Всевышний заменил весь доставшийся мне золотой песок на три мешка обычного песка моей родины – он ведь всегда такой горячий! И я зароюсь в него по самую шею, и буду лежать и греться в нем, и греться, греться… И больше ничего желать не буду!
