Тут сержант замолчал, дал им это осмыслить – и уже спокойно, по-простому, как равный равным, добавил:
– Да, про вас тоже не забыли! – и снова замолчал. Солдаты тоже пока что молчали. Потом Франц спросил:
– Кто не забыла?
– Кто, кто! Толстуха! – сказал Курт.
Сержант очень зло глянул на Курта, но сдержался. После еще раз огладил усы и спросил:
– Ветряк в деревне видели? – Подождал, пока они вспомнят, и еще спросил: – И куда его крылья повернуты, тоже? – И, убедившись, что до них как будто начинает доходить, продолжил: – Правильно! Не по ветру были крылья. А точно в заданном нам направлении. И на карте, но я вам показывать ее не имею права, она секретная… Так вот, и на карте тоже, если присмотреться, при ветряке имеется отметка ногтем. Для внимательных! И попрошу не ухмыляться, господа! Потому что такое дело, которое сегодня утром мне было поручено, доверяется далеко не всяким. Потому что, когда они все это задумали, то всё у них так получилось, что далеко не всякий с этим смог бы справится. Вот им и пришлось обратиться ко мне, а не к кому-нибудь другому.
И на этом сержант замолчал, потому что посчитал, что всё остальное они должны сообразить сами. Это во-первых. А во-вторых, и это, увы, в основном, из-за того, что, с раздражением думал сержант, он уже и так наговорил им кучу всяких глупостей. А еще: известно, что как долго ни молчи, после никогда об этом жалеть не будешь. Но зато наоборот: что ни скажи, после почти всегда об этом подосадуешь. Вот о чем он тогда думал.
А о чем тогда думали его солдаты, неизвестно. Зато сам разговор тогда был вот какой. Курт сказал:
– Значит, если я правильно понял, кто-то еще раньше нас прибыл в ту деревню и поставил ветряку крылья так, чтобы они показывали на переправу. Через реку. Как ее?
– Березину, – сказал Франц.
– Да, – кивнул Курт, – через нее. И там же, на той переправе, ну, или рядом с ней, сейчас работают эти все пушки. По императору. Так?
– Нет, – сказал сержант. – Не совсем. Пушки, насколько я определил по звуку, работают дальше, в десяти верстах севернее, на следующей переправе. А ветряк указывал сюда, то есть туда, – он указал, – на эту переправу.
– А! – сказал Курт. – Ясно! Вот теперь правильно! Значит, сейчас там, на севере, самое месиво. Для отвлечения внимания! А он, низом, и сам низенький, сюда. Ну, это очень похоже на правду!
Сержант скрипнул зубами, но смолчал. И еще даже успел подумать, что гаже этих слов он давно ничего не слышал.
Но, как тут же оказалось, он ошибался. Потому что Франц спросил:
– А что, если вдруг тот ветряк развернули совсем не ваши соотечественники, а, например, местные партизаны?
– Какие еще партизаны?! – грозно спросил сержант. – Забудь про партизан! Понятно?!
Франц засмущался и смолчал. Но тут опять встрял Чико – он воскликнул:
– Понятно, господин сержант, и еще как! – И даже махнул рукой для верности, и продолжал: – И вот именно поэтому мы теперь так спешим, что здесь же нет никого и никто нам не угрожает. И даже то, что вы, господин сержант, пугали нас в деревне казаками, так это тоже было просто так, точнее, для поддержания дисциплины! Я правильно вас понял?!
– Ну, знаешь! – громко, почти в крик, начал было сержант…
Но на этот раз он вовремя сдержался, промолчал, потом еще раз – очень, даже очень пристально – осмотрел солдат, потом шумно вздохнул – не очень, правда, натурально…
Но зато потом очень честно, нисколько не кривя душой, сказал такое:
– Есть вещи, которые, хотим мы того или нет, не обсуждаются. Вот и у меня такая вещь – это мое теперешнее поручение. И эта чертова карета. И этот… генерал. Оливьер по фамилии. И Оливье по имени. А больше я ничего о нем говорить не хочу. Потому что так надо. И вот что еще надо: доставить эту карету в ставку. И не смотрите так на меня! Потому что теперь что нам еще остается? Остановиться здесь и ждать русских? Чтобы они нас к царской матери прикончили? Или возвратиться, но без кареты, к своим, чтобы нас и там прикончили?! А вот зато вместе с каретой у нас еще есть шанс. Да, это маленький шанс, я согласен. Но, думаю, нам его хватит. По крайней мере, мы его не упустим. Ну, или, чтобы некоторые тут не усмехались… Вот: пока я буду жив, я этот шанс не упущу! И еще вот! – И тут сержант до того разволновался, что даже постучал себя по груди. – И вот! Как я сейчас сказал, так и будет. Помяните мое слово! Слово сержанта Дюваля, седьмой гусарский полк, первый, конечно, эскадрон. Запомнили?!
Они молчали, думали. Потом Чико тихо спросил:
– Так вы и в самом деле всего только сержант?
– Не всего, а с полной выслугой! – очень, даже очень, ну просто неожиданно очень и очень зло сказал сержант. И помолчал. И только потом уже, и уже немного спокойнее, спросил: – Еще вопросы есть?
– Есть, – сказал Курт. – А за что у вас медаль?
– За свинью, – мрачно ответил сержант.
– Как это за свинью?
– А очень просто! – уже совсем без зла сказал сержант, потому что вспомнил, как это было. И кратко объяснил: – Нет, даже не свинья, а только поросенок. Я его у казаков отбил. Вчера днем. И вот за это мне сразу медаль. Тоже вчера!
– А сегодня в придачу карету, – сказал Чико.
– Да, и ее, – сказал сержант. – Ну и что в ней такого плохого? А по-моему, так даже очень хорошо! За нее мне, как и вам, тоже будет отставка. Так что ладно, хватит, совсем заболтались! – уже бодро, даже весело сказал сержант. – Хватит, говорю! Хочу в отставку! Так что давайте в седла, господа! А про партизан забудьте! – это он сказал, уже сидя в седле. – Давайте, давайте скорей! Партизаны – это же вам не казаки, они же пехота. А от пехоты мы всегда уйдем! Так что давайте веселей! И по ранжиру! Марш! Марш!
И снова они ехали, петляли. Вначале это было просто молча, а потом они все попросили, и сержант уже подробно рассказал им про то, как он получил медаль. После они опять долго ехали молча. И пушки к тому времени тоже умолкли, так что было совсем тихо. И было уже за полдень. И лошади уже чуть тащились. Сержант все чаще останавливался, поглядывал на своих солдат, а еще больше на их лошадей, и думал, что пора с этим кончать, что нельзя так издеваться над бедными бессловесными созданиями, что вот только они перевалят через этот холм… Нет, дойдут вон до того дерева… Нет, вот только войдут, так убеждал себя сержант, вон в этот лес – и там уже без всякого надо будет делать привал и разводить костер, лошадей сразу распрячь и поставить на корм, а самим посидеть у костра и погреться…
Или хотя бы согреть руки, злой на себя до самой крайности, думал сержант. Злой оттого, что и в лесу он так и не отдал команды останавливаться, а, продолжая прятать руки в рукава, приказал принять вправо. И они покорно приняли. А лесу не было конца. А сапог, думал сержант, тех на ногах уже как будто нет. А то, что шпоры брякают, так, может быть, они навинчены живьем на пятки! А что, думал дальше сержант, и такое бывает. Правда, не в легкой кавалерии, а у бойцовских петухов, это у них как раз так устроено – им к их маленьким природным шпорам привинчивают еще и дополнительные шпоры, то есть этакие остренькие ножики, которыми они потом один другого режут. Зрелище, надо сказать, очень азартное! Правда, матушка, вспомнил сержант, всегда была против него, потому что, она говорила ему…
