В 2008 г. схожее исследование, выполненное той же командой под руководством Озлем, показало, что люди с высокой ЧО также более уязвимы к появлению у них признаков пограничного личностного расстройства. Оно вызывает у них склонность преувеличивать значение самых мелких разногласий и видеть в них выпады против себя, на которые они реагируют деструктивными действиями в отношении как других, так и себя. Но важнее всего, что люди с высокой ЧО и сильной способностью к самоконтролю были защищены от этих эффектов и успешно сохраняли отношения. Мы обнаружили это и у тех взрослых, что когда-то ходили в детсад в Стэнфорде, и в двух новых выборках, одну из которых составили студенты колледжа, а другую – взрослые жители города Беркли. В целом те, кто имел высокую ЧО, но хорошие навыки самоконтроля, справлялись с жизненными трудностями так же успешно, как и люди с низкой ЧО. Когда люди с высокой ЧО и хорошими навыками самоконтроля сталкивались со стрессом и угрозой оказаться отвергнутыми близкими, они могли использовать эти навыки для успокоения своих первых «горячих», импульсивных реакций и не позволяли себе впадать в гнев, вести себя агрессивно и разрушать существующие отношения.
Чем яснее и отчетливее становилась связь между тем, как вели себя дошкольники во время маршмеллоу-тестов и что происходило с ними во взрослой жизни, тем настойчивее я спрашивал себя: повторятся ли эти результаты, полученные в Стэнфорде, Нью-Йорке и Беркли, и за пределами этих привилегированных и сознательно выбранных мест? Чтобы выяснить это, мне нужна была школа, максимально удаленная от кампуса Стэнфордского университета – как географически, так и демографически.
Из Стэнфорда в Южный Бронкс
Трудно представить себе более резкий контраст, чем между солнечным пальмовым оазисом в калифорнийском Стэнфорде, где в детском саду дети ждали маршмеллоу, и городской средней школой в Южном Бронксе, где мне и моим студентам наконец-то было разрешено приступить к исследованиям. В то время действовала мощная оборонительная система, ограждавшая городские школы Нью-Йорка от вторжения исследователей, и нам потребовалось четыре года непрерывных усилий для получения доступа в одну из них. Ее руководитель был готов пойти на риск вызвать ярость городского управления образования и разрешить нам провести исследования в мрачных каменных стенах учебного заведения, походящего на крепость. Это было начало 1990-х, когда город стал понемногу восстанавливаться после одного из тяжелейших кризисов. Большинство его муниципальных школ, включая и эту, переживали серьезный упадок. Классы выглядели неопрятно, с потолка падала штукатурка, в некоторых окнах были разбиты стекла, а те электрические лампочки, что еще не перегорели, излучали тусклый свет. Здесь все было очень непохоже не только на городские школы в Стэнфорде, где учились мои дети, но и на те городские школы в рабочих кварталах Бруклина, которые я посещал несколько десятилетий тому назад.
Во время моего первого визита я увидел несколько полицейских машин вдоль металлической ограды, поверх которой была натянута колючая проволока. Пока толпа детей медленно проходила через рамку металлодетектора, установленную у охраняемых входных дверей, я вспоминал, как посещал особо охраняемую тюрьму в штате Огайо в период работы над докторской диссертацией. Попав внутрь школы в Бронксе, я услышал шум в актовом зале, громкие разговоры и крики учеников. Вдоль рядов стульев взад-вперед ходили учителя-мужчины с дубинками в руках, время от времени приказывая зычными голосами: «Сядьте и замолчите!» Вскоре я узнал, что такая процедура проверки всегда проводилась перед началом занятий. Все увиденное говорило мне о том, что мы нашли именно ту школу и именно тех учеников, которые нам нужны. Она должна была представлять собой полную противоположность школе в Стэнфорде. Но реальная обстановка в школе в Бронксе была еще более обескураживающей, чем я себе представлял.
Мы обследовали детей 12 лет, перешедших в шестой класс средней школы, и продолжали наблюдать за ними до перехода в восьмой класс в возрасте 14 лет. Мы проводили обследования последовательными волнами на протяжении пяти лет работы над проектом. Ученики, перешедшие в шестой класс, проходили маршмеллоу-тест – но на этот раз им предлагали получить пачку конфет M&M’s позже или несколько конфет прямо сейчас. За трехлетний период учебы этих детей в школе мы собрали множество разных данных, так что теперь могли узнать, позволит ли то, что они делали или не делали во время теста, предсказывать их дальнейшее поведение.
Как и дети из привилегированного Стэнфорда, восьмиклассники из Бронкса с высокой ЧО имели более низкую самооценку и в целом невысоко оценивались одноклассниками и учителями. Но опять же такая корреляция была обнаружена только у тех подростков, которые двумя годами ранее не смогли откладывать вознаграждение в маршмеллоу-тестах. Высокая ЧО не обязательно обрекала этих ребят на трудности в межличностных отношениях, пока они были в состоянии ослаблять возбуждение и стресс, которые оценивались по времени откладывания вознаграждения.
Чтобы проследить, как шло развитие детей из Бронкса, мы просили их сверстников оценить их по тому, насколько хорошо к ним относились одноклассники, а учителей – по степени агрессивности. Оказалось, что эти два вида рейтингов коррелируют между собой: дети, считавшиеся более агрессивными, хуже принимались сверстниками и оценивались более негативно. Подростки с высокой ЧО вызывали больше неприятия у сверстников и считались намного более агрессивными, но только если они быстро звонили в звонок, чтобы получить несколько конфет.
Дети, беспокоившиеся из-за возможности оказаться отвергнутыми одноклассниками, но способные ослаблять стресс и ждать получения пачки M&M’s, воспринимались учителями как наименее агрессивные, а сверстники считали их приятными в общении. Сочетание высокой мотивации к тому, чтобы не оказаться отвергнутым, и навыков самоконтроля помогало им добиваться расположения, которого они страстно желали. Высокая обеспокоенность возможностью отвержения не должна превращаться в сбывающееся пророчество. Она даже может помочь детям с высокой ЧО выигрывать состязания в популярности.
Я встретил Риту, когда ей было 13 лет и она училась по программе KIPP в седьмом классе средней школы в Южном Бронксе – той же средней школе KIPP, в которой я встретил Джорджа Рамиреса, студента Йельского университета (см.
главу 8). Рита говорила мягким, но сильным голосом и размышляла обо всем, что она сказала. Когда ей нравились собственные слова или она находила их смешными, она широко улыбалась.
Рита занималась по программе KIPP в течение трех лет, а до этого посещала государственную школу в том же здании. Она вытянула счастливый билет, необходимый для участия в программе, а ее семья соответствовала критериям, позволявшим признать ее малоимущей. Я спросил Риту о ее опыте обучения по программе KIPP, потому что чистые, опрятные и спокойные классы новой школы разительно отличались от шумных и грязных классов государственной школы в том же здании. Она сказала мне: «Сначала я не знала, как приспособиться к новой обстановке. Когда я туда пришла, я раскрылась. Я начала разговаривать с людьми. Мой учитель говорил мне, что у меня есть литературные способности. Поэтому я ношу с собой блокнот, в который постоянно что-то записываю. Мне нравится писать о моей повседневной жизни, а не о том, как эволюционируют обезьяны».
