Эрвин обернулся.
– Вы слышите море? – неожиданно спросил он.
Николас озадаченно потёр висок.
– Здесь слишком далеко, Эрвин.
– Нет, – Фрайманн покачал головой. – Не шум прибоя. Присутствие моря.
В его устах это звучало странно. Слишком уж поэтично для Чёрного Кулака революции. Николас сощурился, склонил голову к плечу, глядя в бездонно-чёрные внимательные глаза Эрвина.
– Да, – ответил он. Хотелось что-то добавить, но он не знал что.
– Это хорошо. Нужны вода и воздух. И не опирайтесь ни на что. У вас закружится голова. Это не страшно. Если будете падать – падайте, – Эрвин помедлил. – Я поймаю.
– Поймаете? – уточнил Николас шутливо.
Эрвин шагнул ближе и присел на край стола – так, как когда-то в вечер праздника сидел сам Николас, рассказывая комбату о сортах лайского табака… Лицо его стало совершенно бесстрастным и выражало только внимание.
– Этот урок обычно проводят на природе, – сказал Фрайманн, – на траве или на снегу. Лучше я вас поймаю.
Потом он стал рассказывать, что и как нужно делать, велел дышать глубже и не останавливаться после десятка вдохов, и стал показывать узловые точки «десяти флейт» сначала на себе, потом, мягко подавшись вперёд, на самом Николасе… Тот смотрел на Эрвина неотрывно, едва ли не завороженно.
Ему хотелось улыбаться.
Эрвин, со своими скупыми жестами, суховатым голосом и суровым лицом… Хоть сейчас на плакат. «Да он уже на плакатах, – вспомнил Николас. – Герой Революции…» Грозный Чёрный Кулак сейчас почему-то казался ему трогательным, словно большой и страшный, но добрый ручной зверь. Голова у Николаса и правда кружилась, но не настолько, чтобы падать к Фрайманну на руки; он сам себя насмешил мыслью, что не худо было бы и упасть. Ему действительно стало лучше, но он подозревал, что причиной тому была вовсе не ки-система, а умиротворение и покой, которые принёс с собой Эрвин. Умиротворение распространялось по кабинету, как свежий воздух из отворённых окон. Казалось, даже вещи, непривычные к таким ощущениям, льнули к комбату Фрайманну, даже стены к нему клонились… В глазах снова потемнело, но Эрвина Николас по-прежнему видел совершенно ясно, словно тот единственный сохранял реальность среди призраков и голограмм… Вспомнился ни с того ни с сего школьный фильм о падении в сингулярность, из которого потом вырезали заставку для политической передачи. Там так же плавно, мягко, очень красиво выгибалась и текла Вселенная в глазах наблюдателя, и, заслоняя обзор, приближалось нечто огромное, непроглядно-чёрное, обладающее безмерной притягательной силой…
Фрайманн коротко вздохнул. Николас запоздало заметил, что он подошёл ближе и стоит теперь вплотную к нему.
– У меня не получается? – шёпотом спросил он.
– Получается, – возразил Эрвин. – Но у вас усталость хроническая, поэтому вы не чувствуете результат сразу.
Николас чуть усмехнулся:
– Мне не поможет?
Эрвин озадаченно моргнул и нахмурился.
– Давайте сделаем проще, – сказал он. – Если вы не возражаете, я включу вас в свою систему энергообмена.
Николас пожал плечами, улыбаясь. Он не видел, почему бы стоило возражать, а кроме того, ему стало любопытно, что это такое энергообмен, таинственные гвардейские психотехники, надо же… Он верил Фрайманну. «Что бы здесь ни действовало, – подумал он весело, – но оно подействовало. Смертельно усталые люди любопытства не чувствуют».
– Не возражаю.
Это случилось очень быстро. Почему-то Николас думал, что такие вещи делаются медленно. Всевозможный энергообмен ассоциировался у него с медитацией, долгой сонастройкой, совместным молчанием.
Не было ничего подобного.
Эрвин как-то по-боевому стремительно переместился в пространстве: только что стоял перед Николасом и вдруг оказался у него за спиной, так близко, что можно было положить голову ему на плечо. Горячие сухие пальцы сплелись с пальцами Николаса, и тот кожей ощутил чужое дыхание и биение чужого сердца.
Это было как падать в летнее море, ночью без лун падать в тёмную тёплую воду спиной вперёд, видя звёзды в бархатном чёрном небе, падать в отражение звёзд.
– Эрвин, – прошептал Николас, – Эрвин…
Фрайманн прерывисто вздохнул и сказал медленно, хрипловато:
– Не волнуйтесь. Всё хорошо.
Контакт начался с самого простого – с физического тепла: оно побежало вверх от пальцев рук и быстро распространилось по всему телу. Потом пришёл черёд ритмов. Взнузданное кофеином сердце успокоилось, отхлынула муть, душившая мысли… Николас едва не поперхнулся, когда ритм и характер его дыхания переменились не по его воле. Потом что-то ещё изменилось, он даже не понял, что именно.
А потом, точно плотный удар воздуха в аэротрубе, подступил и оглушил прямой эмоциональный контакт.
Николас задохнулся бы, если бы его дыханием не управляли извне.
Он до боли сжал пальцы Эрвина. Тот наклонился ближе. Казалось, от него исходит жар. Осязаемый поток жара, как горячий ветер с городских крыш, как солёная река в экваториальной красной пустыне… Николаса продрала дрожь. Если бы кто-то заранее объяснил ему, что именно произойдёт, что представляет собой гвардейская техника энергообмена, он отказался бы наотрез. Трудно было вообразить признание более постыдное и неуместное. Он никогда, никогда не допустил бы мысли, ни на секунду не поверил бы, что Эрвин…
Он и сейчас не верил.
В очевидное.
Эрвин медленно вдохнул и выдохнул, утихомиривая собственные эмоции, а потом прикоснулся лбом к Николасову затылку.
…И пела в праздничном зале немолодая опытная джазовая певица, пела старую песню об огромной любви, и под песню танцевали в языках голографического пламени…
…Цеплялись друг за друга нашивки на рукавах кителей, дымилась дорогая сигара, и одновременно они сидели рядом на аккуратной постели в идеально чистой, стерильной комнате без окон, крохотной как кладовка…
Только не было больше ни силового поля, приснившегося Николасу, ни задуманного им сверхсекретного задания, ни страха, никаких преград.
Эрвин отпустил руки Николаса и обнял его, прижал к себе крепко, до боли. Николас откинул голову ему на плечо, покорившись желанию, которое охватило его минуту назад. «Я забыл, – подумалось ему, я упустил одну важную деталь, я постоянно упускаю важные детали… Энергообмен, это же взаимность… соприкосновение…
Это что-то, похожее на эротику. По крайней мере для меня – и с ним – похожее».
И Эрвин только что это понял.
Фрайманн уткнулся лицом Николасу в шею, потом медленно поднял голову, прижимаясь щекой к щеке. Николас накрыл его руки своими, обернулся к нему, не открывая глаз. Он чувствовал чужой пульс и ритм дыхания, чужое изумление и безумную радость, понимал, что Эрвин так же ясно чувствует его бесконечное облегчение, счастье и страшную усталость и что из-за его усталости сегодня в их слиянии будет только покой. Не нужно больше, потому что есть завтра, послезавтра, три недели на круизном лайнере «Тропик» и ещё сколько угодно времени. Можно откладывать на потом.
